Фрау Томас Манн: Роман-биография

Сначала праздник Рождества в Кильхберге, потом отдых на лыжном курорте в Понтресине, а летом долгий отпуск в кругу семьи Элизабет на ее даче в Форте деи Марми — старые традиции оправдывают себя даже и в изменившихся условиях. Благодаря сохранившимся письмам к Молли Шенстоун и, прежде всего, к брату Клаусу, мы можем проследить жизнь Кати вплоть до начала семидесятых годов. Какое счастье, что Клаус Прингсхайм не последовал приказу сестры непременно уничтожить все ее письма («не забывай о том, что после тебя останется!»).

Опираясь на эти свидетельства, мы можем нарисовать портрет этой пожилой дамы, которая по-прежнему писала ужасно нетерпеливо и абсолютно произвольно — «безобразно и торопливо» — точно так, как говорила: то последовательно, придерживаясь хроники событий, то неистово, местами рассудительно, местами необузданно, но всегда критично по отношению к себе: «чересчур много скобок!», «лучше было бы закрыть скобки или даже вообще не открывать их!». При этом, в зависимости от настроения, она могла не долго думая изменить свои взгляды на те или иные события: ее критику страха швейцарцев перед чужеземцами, возмущение их негостеприимностью сглаживали хвалебные песни, прославлявшие «чудесную страну», гражданкой которой фрау Томас Манн в конце своей жизни все-таки сумела стать.

Часто ее письма представляли собой мешанину — от чисто личных переживаний без какой-либо логики она переходила к политическим событиям, и все повествование по-прежнему было сдобрено удивительно живой фантазией («из-за чего Томми часто подтрунивал надо мной»). Так что от умирающего брата Петера и тяжело больного Хайнца корреспондентка, ничтоже сумняшеся, переходила к «нашему избраннику», Джону Ф. Кеннеди, и его убийству; от конфликта («так это называли в Германии») между политикой «омерзительного» Никсона и «открытого boy[189] [Кеннеди]» («все-таки об этом человеке можно судить двояко») — к Неру, который, если верить Чаплину, слишком пространно выражается, но, тем не менее, лучше остальных; от подлого Макмиллана («чего доброго еще останется у власти, в то время как порядочному Гейтскеллу пришлось умереть») к «ужасно неприятной парочке де Голль — Аденауэр»; от все еще нелюбимой, но в общем довольно благожелательной «Нойе Цюрхер Цайтунг» к неизменной проблеме найма домработниц: «Моя домработница Гретула становится, к сожалению, все более дерзкой, хотя — или, пожалуй, скорее потому — что я буквально ношу ее на руках».

С одной стороны, размышления по поводу убийства Кеннеди («Если уж ему суждено было столь плачевно и бессмысленно отойти в мир иной, то виной тому должен был бы стать фанатичный расист, в этом случае он умер бы как мученик, что здорово навредило бы другой стороне. А теперь вот, как на грех, этот Освальд оказался коммунистом…»), а с другой — забавные секреты и сестринские увещевания, полные фантазии и благоразумия. «Теперь послушай меня хоть раз, милый Клаусик; мне говорили, что твои сердечные болезни очень осложнились. Если врач предложит тебе сделать операцию, ты непременно должен его послушаться. В этом, конечно, мало приятного, однако невероятно высокий процент мужчин в расцвете сил соглашаются на хирургическое вмешательство. Да хотя бы сердечник Куци, которому было уже за восемьдесят (завтра ему стукнет восемьдесят четыре), а пустить все это на самотек чересчур необдуманно. Пожалуйста, прислушайся к моему настоятельному совету».