Фредерика

Леди Бакстед могла бы осудить своего брата за бесцеремонность, но она осталась довольна. Не часто ее вкус выдерживал его критику. Она с гордостью поправила воротник из гофрированного батиста, который упирался ей в подбородок, и сказала:

— Я польщена, что наконец получила от тебя комплимент, Алверсток.

Он поклонился, как будто считал это само собой разумеющимся, и обратился к племянницам:

— А вы Джейн и Мария, не так ли? — подождите свою матушку в экипаже! Я долго ее не задержу.

Леди Бакстед разрывалась между желанием выпроводить его и неудержимым любопытством. Последнее перевесило, и она пошла в дом, предупредив, однако, что пять минут — это все, что она может ему уделить. Он ничего не сказал на это и поднялся за ней по лестнице в столовую. Леди Бакстед не предложила ему сесть.

— Итак, в чем дело? Мне сегодня нужно сделать много покупок и…

— Гораздо больше, чем ты собиралась, — перебил он ее. — Отвези свою старшую дочь к портному, и пусть она шьет свое бальное платье! И, ради бога, Луиза, только не надо белого, голубого или розового цвета! Ее конопатое лицо может спасти только янтарный, палевый или бледно-желтый.

Неожиданно сбывшиеся надежды заставили леди Бакстед позабыть о бесцеремонном замечании насчет веснушек ее дочери. От удивления у нее перехватило дыхание, но она сумела выговорить:

— Алверсток! Ты хочешь сказать, что устроишь этот бал в честь нее?

— Да, именно это я хочу сказать, — ответил он. И добавил: — Но при одном условии, дорогая Луиза!

Она едва ли обратила внимание на это замечание и воскликнула:

— О, мой дорогой Вернон, я всегда знала, что могу положиться на тебя! Я знала, что ты меня просто дразнишь! Какой же ты негодник! Но я не обижаюсь на тебя, я знаю, это твой стиль! О, Джейн сойдет с ума от счастья!

— Тогда сделай милость, не говори ей ничего, пока я не уеду! — ехидно попросил лорд. — И, ради бога, будь добра, умерь свой экстаз! Уж лучше выслушивать твои унылые нравоучения, чем наблюдать этот бешеный восторг! Сядь, и я скажу тебе, что ты должна сделать.

Она хотела ответить ему в таком же тоне, но удержалась. Такая замечательная перспектива, как вывести Джейн на роскошный бал, который обойдется ей самой крайне дешево, примирила ее с неучтивостью его светлости. Она села, скинула оливковую ротонду.

— Разумеется! Нам столько нужно всего обсудить! Когда это будет? Лучше всего, если бы бал пришелся на день открытия сезона.

— В следующем месяце, Скажем, через три недели.

— В апреле! Но ты забываешь, что май — это время для действительно светских приемов.

— Вот как? — усмехнулся он, — А тебе не пришло в голову, что май будет уже переполнен балами, раутами и собраниями самых разных мастей?

— Конечно, — согласилась она, нахмурившись при мысли об этом. — Но через три недели сезон еще не будет открыт.

— Вот он и откроется в Алверсток-хауз, — невозмутимо произнес он. — И если ты думаешь, Луиза, что не будет желающих попасть в мой дом, то ошибаешься.

Она прекрасно знала, что он был одним из законодателей моды в Лондоне, но надменность, с которой были произнесены эти слова, вызвала в ней желание осадить его. Однако она сдержалась и вместо этого сказала:

— Не знаю, успею ли я. Все эти приглашения.

— Это пусть тебя не волнует. Составить список тех, кого ты хочешь пригласить, и передать его Чарльзу Тревору — это все, что тебе надо сделать.

Она сказала довольно резко:

— Поскольку бал дается в честь моей дочери, полагаю, хозяйкой вечера должна быть я!

Он задумчиво разглядывал ее.

— Да, пожалуй, ты можешь быть хозяйкой, но бал будет дан не только в честь Джейн. Лукреция привезет на него свою старшую дочь, и…

— Хлою! — взорвалась она. — Ты хочешь сказать мне, Алверсток, что переменой в твоем решении я обязана этой льстивой женщине?

— Отнюдь. Этим ты обязана одному непредвиденному и чертовски неприятному обстоятельству. Ты помнишь Фреда Мерривилла?

Она в недоумении уставилась на него.

— Фред Мерривилл? Чего он еще хочет?

— Бедняга уже ничего не хочет: увы, он умер!

Румянец начал заливать ее щеки.

— Умоляю тебя, прекрати свои штучки, Алверсток! Мне никакого дела нет, жив он или умер.

— К несчастью, до этого есть дело мне. Он поручил свою семью моим… э-э… заботам. И если я тебе скажу, что их ни много ни мало пять душ…

— Ты хочешь сказать, что он назначил тебя их опекуном? — перебила она.

— Нет, слава Богу! До этого не дошло. Он оставил их под мое покровительство. Двое из них уже взрослые, но…

— Ради Бога! — воскликнула она. — Он, должно быть, выжил из ума! На тебя — такую ораву! С чего это он вздумал?

— Видишь ли, он считал меня самым достойным из всего нашего семейства.