Фрейд и психоанализ

[639] Замечание Штекеля весьма характерно. То, что он говорит о любви к аналитику, очевидно, верно, но это просто констатация факта, а не цель или руководящий принцип аналитической терапии. Будь это целью, многих пациентов можно было бы излечить, но мы бы столкнулись и со многими неудачами, которых можно было бы избежать. Цель состоит в том, чтобы просветить пациента таким образом, чтобы он выздоровел ради себя самого, а не ради аналитика. Хотя, конечно, с терапевтической точки зрения было бы абсурдно не позволить пациенту выздороветь потому, что он хочет доставить этим удовольствие врачу. Пациент должен знать, что он делает, вот и все. Не нам предписывать ему пути выздоровления. Естественно, мне кажется (с психоаналитической точки зрения) неправомерным использование суггестивного воздействия, дабы заставить пациента излечиться из любви к своему психоаналитику. Такого рода принуждение иногда жестоко мстит за себя. Установка «ты должен и будешь спасен» в терапии неврозов заслуживает не больше похвалы, чем в любой другой сфере жизни. Кроме того, она противоречит принципам аналитического лечения, которое избегает всякого принуждения и пытается позволить всему расти изнутри. Как вы знаете, я противник не суггестивного воздействия вообще, но сомнительной мотивации. Если психоаналитик требует, чтобы его пациент выздоровел из любви к нему, пациент будет рассчитывать на взаимную услугу и, без сомнения, потребует ее. Я могу только предостеречь вас от подобной практики. Гораздо более сильным мотивом для выздоровления – а также более здоровым и этически более ценным – является глубокое проникновение пациента в реальное положение дел, ви́дение вещей такими, какие они есть и какими должны быть. Если он знает себе цену, он поймет, что не может оставаться в трясине невроза.

[640] Я не могу согласиться с вашей интерпретацией моих замечаний о целительном эффекте личности аналитика. Я писал[153], что его личность оказывает исцеляющее действие потому, что пациент считывает личность аналитика, а не потому, что он выздоравливает из любви к аналитику. Аналитик не может помешать больному вести себя по отношению к своим конфликтам так, как он ведет себя сам, ибо нет ничего более тонкого, чем эмпатия невротика. Этой же цели служит и всякий сильный перенос. Если аналитик обходителен и благожелателен по отношению к пациенту, он тем самым просто откупается от множества сопротивлений, которые пациент должен был преодолеть и которые ему, несомненно, придется преодолеть позже. Таким образом, эта техника ничего не дает; разве что пациенту облегчается начало анализа; впрочем, в некоторых случаях это имеет смысл. Чтобы перелезть через заграждение из колючей проволоки, не имея впереди какой-либо заманчивой цели, необходима аскетическая сила воли, которой нельзя ожидать ни от обычного человека, ни от невротика. Даже христианство, чьи нравственные требования столь высоки, не пренебрегло этим приемом и предложило нам Царствие Небесное как цель и награду за земные труды. На мой взгляд, аналитик вправе говорить о преимуществах, вытекающих из анализа. Только он не должен ни намеками, ни обещаниями представлять себя или свою дружбу в качестве награды, если только он серьезно не намерен так и поступить.

[641] Что касается вашей критики моего предварительного определения психоанализа, то замечу, что решение взобраться на крутую гору тоже соответствует линии наименьшего сопротивления, если на удобной дороге в долине вас поджидает свирепый бык. Другими словами, линия наименьшего сопротивления – это компромисс со всеми обстоятельствами, а не только с ленью. Было бы предрассудком думать, будто линия наименьшего сопротивления совпадает с путем инерции. (Так думали мы, когда корпели над латынью в школе.) Лень дает лишь временное преимущество и впоследствии приводит к наибольшим сопротивлениям. Посему в целом она не совпадает с линией наименьшего сопротивления. Жизнь по линии наименьшего сопротивления также не является синонимом безжалостного преследования эгоистичных желаний. Всякий, кто живет так, вскоре с горечью поймет, что не следовал линии наименьшего сопротивления, ибо человек есть социальное существо, а не просто сгусток эгоистических инстинктов, как утверждают некоторые. Лучше всего это видно на примере первобытных людей и домашних животных, у которых хорошо развито социальное чувство. Без такой функции стадо вообще не могло бы существовать. Впрочем, человек, как стадное животное, никоим образом не обязан подчиняться законам, навязанным извне; он несет свои социальные императивы внутри себя, априори, как врожденную необходимость. Здесь, как вы видите, я решительно противопоставляю себя некоторым, по моему мнению, совершенно необоснованным взглядам, высказываемым иногда сторонниками психоаналитической школы.