[396] Можно предположить – и психоаналитическая школа склоняется к этой точке зрения, – что критическая чувствительность возникла из особой психологической истории, которая предопределила этот исход. Мы знаем, что при психогенных неврозах чувствительность всегда является симптомом разлада, разобщенности с самим собой, симптомом борьбы между двумя расходящимися тенденциями. Каждая из этих тенденций имеет свою психологическую предысторию, и в нашем случае можно ясно показать, что специфическое сопротивление, лежащее в основе критической чувствительности пациентки, на самом деле было исторически связано с определенными инфантильными сексуальными действиями, а также с так называемым травматическим опытом, причем и то и другое вполне могло бросить тень на сексуальность. Это было бы вполне правдоподобно, если бы сестра пациентки, которая пережила почти то же самое, включая эксгибициониста, тоже стала невротичной.
[397] Поскольку этого не произошло, мы должны предположить, что пациентка переживала эти моменты особым образом, более интенсивно и в течение более длительного времени, чем ее сестра, и что в долгосрочной перспективе события раннего детства оказались для нее более значимыми. Будь это так, какой-то эффект, несомненно, был бы заметен уже тогда. Между тем в пору юности в сознании пациентки, как и в сознании ее сестры, с событиями раннего детства было покончено. Следовательно, в отношении этой критической чувствительности можно выдвинуть еще одну гипотезу, а именно, что она возникла не из специфической предыстории, а существовала с самого начала. Внимательный наблюдатель обычно может обнаружить атипичную чувствительность даже у младенца. Однажды я анализировал истеричную пациентку, которая показала мне письмо, написанное ее матерью, когда больной было два года. Мать писала о ней и ее сестре: она – пациентка – всегда была дружелюбным и предприимчивым ребенком, тогда как ее сестра с трудом приспосабливалась к людям и вещам. У первой впоследствии развилась истерия, у второй – кататония. Столь выраженные различия, уходящие корнями в раннее детство, не могут быть вызваны случайными событиями, но должны рассматриваться как врожденные. С этой точки зрения мы не можем утверждать, что в нашем случае причиной чувствительности в критический момент была особая предыстория; правильнее было бы сказать, что эта чувствительность была врожденной и, конечно, проявлялась наиболее сильно в любой необычной ситуации.
[398] Подобная чрезмерная чувствительность очень часто приносит с собой обогащение личности и скорее придает ей особое очарование, нежели портит характер. Только в трудных и необычных ситуациях это преимущество превращается в недостаток, ибо спокойная рассудительность тогда нарушается несвоевременными аффектами. Однако нет ничего более ошибочного, чем рассматривать эту чрезмерную чувствительность
[399] Мы приходим к этому противоречию, когда противопоставляем два взгляда на значение психологической предыстории так, как мы сделали это здесь. На самом деле, речь не идет ни о том ни о другом. Определенная врожденная чувствительность порождает особую предысторию, особый способ переживания инфантильных событий, которые, в свою очередь, влияют на развитие детского мировоззрения. События, производящие сильные впечатления, никогда не проходят бесследно для чувствительных людей. Некоторые из них остаются действенными на протяжении всей жизни и могут оказать определяющее влияние на все психическое развитие человека. Грязные и разочаровывающие переживания в сексуальной области способны на долгие годы отпугнуть чувствительного человека, так что одна только мысль о сексе уже вызывает в нем сильнейшее сопротивление.
[400] Как показывает теория травмы, люди, знающие о таких случаях, часто склонны приписывать эмоциональное развитие человека целиком или, по крайней мере, в значительной степени случайности. Прежняя теория травмы зашла в этом отношении слишком далеко. Никогда не следует забывать, что мир – это прежде всего субъективный феномен.