Фрейлина императрицы

Дирих уплатил за все двадцать пять рублей, сел в тележку, подобрал вожжи, взмахнул кнутом — и в этот момент преобразился. Сердце задрожало в прежнем ямщике, очутившемся вдруг «в своей тарелке», вдобавок с надеждой живо доскакать до тех пределов, где живет «она», та, о которой изнывал он более года.

Сначала, на первых верстах, где были заставы и рогатки, Игнатию Свенцинскому пришлось показывать свой вид. И везде, конечно, его пропускали.

Первую станцию Дирих ехал порядливо и степенно, жалеючи вновь приобретенных коней. Озираясь из своей таратайки на поля, луга и леса, на развернувшуюся перед ним серым холстом столбовую дорогу, Дирих не раз перекрестился, и не раз слезы восторга выступили у него на бледных, осунувшихся щеках. Человек этот был теперь самый счастливый из всех людей, живущих на свете.

Он стремительно и радостно вырвался из ненавистного ему Крюйсова дома, с золоченой мебелью и штофными материями по стенам. Так пташки выпархивают из золоченой клетки, где и корму, и воды вволю запасено, где даже есть сахар, воткнутый заботливой рукой, но для птицы небесной ненужный!..

Такого сахара много было в Крюйсовом доме, но он не имел никакого значения для Дириха.

Видя себя в кафтане с позументами на кресле с золотыми ножками у окна, где непонятно зачем висят какие-то материи, — якобы для того, чтобы закрываться от улицы, — Дирих чувствовал то же, что кот, посаженный в воду… Может быть, это кому и приятно, и нужно — да не для него.

Проехав верст двадцать от Петербурга, Дирих стал соображать, что за ним непременно после розысков будет погоня и что его будут искать, конечно, на этом тракте. Следовательно, нельзя ехать порядливо, как, бывало, езжал он, будучи ямщиком.

«Жаль бедных коней, да что делать! Надо гнать. Коли заморятся и падут, придется купить других».

Таким образом, не кормя, проехал он верст пятьдесят. Покормив лошадей на постоялом дворе, часов через пять Дирих погнал дальше. Через сутки, когда его хватились родственники, он был уже далеко.

А в то утро, когда сама государыня встревожилась по докладу Софьи и приказала разыскивать исчезнувшего графа Федора Самойловича, у Дириха уже пала одна лошадь, и Игнатий Свенцинский, разгуливая по базару в большом местечке, верст за двести пятьдесят от Петербурга, выискивал себе нового коня.

Когда посланцы петербургские доскакали по его следам до этого местечка, опрашивая по дороге о беглеце и давая его резкие приметы, то в местечке заявили, что видели такого человека, беловолосого и белоглазого, у которого от быстрой езды из столицы, якобы курьера, пал конь. Но имя этого курьера было известно только в трактире.

Опрошенные хозяин и люди трактира объяснили то же самое о проезжем и прибавили, что это был варшавский шляхтич Свенцинский.

Посланца это известие сбило с толку. Он был настолько наивен, что не догадался о возможности перемены имени.

Прошло более месяца, и в Петербурге не имели никаких сведений ни о графе Федоре Самойловиче Скавронском, ни о посланных за ним.

Этот месяц Игнатий Свенцинский, из боязни быть схваченным, держал себя осторожно, но странствовал из места в место. Будь он Дирихом Сковоротским, не только графом Скавронским, то, конечно, давно бы очутился в руках властей московских. Всюду в городах, по тайному приказанию из Петербурга, знали о «розыске, учиняемом неукоснительно, в предмете персоны господина графа Скавронского» всеми начальниками и властями Литвы и обеих Лифляндий.

Странствуя то на лошади, то пешком, из предосторожности, из одного города в другой, Дирих побывал в темную ночь и на той станции, где когда-то жил в ямщиках… Опросив о Трине, он двинулся далее… Но сердце его сжалось дурным предчувствием. Изба, где они жили когда-то так мирно и счастливо, предстала пред его очами в одних черных головнях. Следы этого, хотя и давнего уже, пожарища будто символически глянули на Дириха… Как огонь уничтожил эту избу, бывшую его гнездом, так, может быть, окажется порванной и его нравственная, сердечная связь с любимой женщиной.

Предзнаменование оказалось верным. Сгоревшая изба пророчески глянула в робкую и суеверную душу Дириха. Но разум Дириха, предугадывавший всевозможные несчастные случайности, все-таки не угадал, не мог даже представить себе, что его ожидает? Какое горе?! Горшее из всех! А между тем, самое заурядное на свете. Дирих боялся, что он нигде не найдет дорогую Трину. Всю Лифляндию и всю Литву не обыщешь как свой карман.

«Ну и ищи всю жизнь! — решил Дирих твердо. — Ищи, пока не помрешь в пути».

Затем Дирих боялся, что Трина снова сошлась со своим законным мужем, так как местопребывание его в рижском остроге было открыто, когда Репнин собрался было поженить их перед отправкой в Россию.

«От законного мужа как же сманивать! Грех. Да и не пойдет ради своих дочерей!» — рассуждал Дирих.

В Риге, после укрывательства и расспросов в продолжение двух дней, Дирих узнал, что муж Трины, знаменитый в своем роде «зиргазаглис», или конокрад и мошенник, уже наказан был кнутом и еле живой сослан куда-то за тысячи верст.