Фрида

«Роману не хватает единства, без которого не удержать читательский интерес… ни одного положительного героя… неопределенность структуры… чересчур откровенно… вынуждены отказаться от публикации…»

Фрида схватилась за голову. Если Лоренцо не сможет продать роман, что они будут есть? Как кормить и одевать детей? Его последняя книга стихов разошлась тиражом всего в сто экземпляров. На такие деньги даже рыбку в аквариуме не прокормить.

Лоренцо ворвался обратно в комнату, его лицо побагровело.

– Все, медовый месяц закончился!

– Ничего страшного, – убеждала его Фрида. – Я тебе помогу. Мы все исправим.

Он швырнул ей пачку конвертов.

– А вот тошнотворные письма от твоего мерзкого чудовища-мужа.

– Эй, ты куда? Не оставляй меня читать их в одиночестве! – взмолилась она, однако Лоренцо уже выскочил из комнаты.

Письма Эрнеста, злобные и противоречивые, шокировали ее своей жестокостью. У Фриды заранее дрожали руки и пересохло во рту.

– Я иду переписывать свой чертовски восхитительный роман, чтобы он стал еще лучше, – бодрым и уверенным голосом прокричал с лестницы Лоренцо.

Квартира профессора Альберта Вебера

Икинг, окрестности Мюнхена

28 июня 1912 года

Дорогой Эрнест!

Благодарю тебя за готовность взять меня обратно в жены, а также за предложение квартиры в Лондоне. Насколько я могу судить, твои планы меняются ежедневно, и я не совсем понимаю, как на них реагировать. Однако, учитывая множество условий, которые ты выставляешь в нагрузку к предложениям, они для меня неприемлемы. Ты требуешь, чтобы я отказалась от мистера Лоуренса. Я не могу. Он умрет без меня, и его гений будет уничтожен навсегда.

Я хотела бы проводить школьные каникулы с Монти, Эльзой и Барби – каждый год, так долго, как они того пожелают. Я отчаянно скучаю по детям и надеюсь, что ты на это согласишься. Кажется, я не так много прошу – детей нельзя лишать общения с их собственной матерью.

Фрида

Квартира профессора Альберта Вебера

Икинг, окрестности Мюнхена

1 июля 1912 года

Дорогая Элизабет! Я этого не вынесу! Прошлой ночью я сидела и билась головой об пол – так ужасно и нестерпимо мое горе. Жить вдали от своих детей – все равно что оторвать от костей свою плоть. Я старалась о них не думать, и в течение нескольких дней (которые Лоренцо называл своим медовым месяцем) мне это удавалось, а теперь боль вернулась, острее и страшнее, чем раньше.

Я не понимаю, дорогая Элизабет, почему столько людей должны страдать, чтобы я могла жить. Ты живешь своей жизнью, и никому это не мешает. Почему другие должны страдать, чтобы могла жить я? Чтобы мог жить Лоренцо?