Фридрих Барбаросса

Палатку сожгли вместе со всеми вещами покойного и живущего с ним соседа копейщика. Последний сетовал на превратности судьбы до самого вечера, ночью заболел и к утру помер. С того дня страшная гостья принялась заглядывать в палатки, выбирая новые жертвы. Тела мы сжигали, вещи тоже, монахи служили мессу за мессой — все впустую. Понимая, что на кону жизнь супруги и двоих детей, один из которых — совсем кроха, а второй — реальный претендент на престол, я выставил вокруг нашего шатра кордон, запретив кому-либо входить и выходить, разнося заразу.

Каждый день начинался с похорон и продолжался тем же самым. Приглашенные лекари в шлемах, похожих на птичьи головы, изнуряли людей бесполезными кровопусканиями и требованиями немедленно перенести палатки в более здоровое место. Мы состригли волосы, день и ночь окуривая себя ладаном, но все же, но все же… в первую неделю эпидемии умер мой кузен Фридрих Швабский, отдали Богу души епископы Пражский[135], Люттихский[136] и Верденский…

Мы перебрались в Апеннинские горы, преследуемые моровой язвой, или чумой, как ее еще называли. Кто-то сказал, что горный воздух способен прогнать любую заразу, что горцев якобы никогда не посещали эпидемии… и вот, у меня на руках мой лучший друг, мой умирающий друг, одержавший некоторое время назад неслыханную викторию, Райнальд Дассель. Мой добрый ангел, мой демон, мой друг и сподвижник. Он умирает, а я ничего не могу сделать. Даже умереть за него. Только стоять на коленях и плакать, только молиться и еще обещать, что выполню его дурацкое завещание, длинный список что и кому. Как обычно, Райнальд был уверен в себе и, можно даже сказать, бодр. Он исповедовался, попрощался со всеми, кто не побоялся подойти к его одру. Бедный, бедный мой друг — богатый, невероятно влиятельный человек, он умирал на пыльной дороге, точно обычный бродяга. И сами мы были не лучше бродяг. Империя молодых. Войско напуганных детей.

Весть о постигшем нас несчастье летела впереди, мы достигли Пизы и дальше прорывались сквозь охваченные пожаром восстания города, пока недалеко от крепости Понтремоли не оказались в кольце противников. Налетев неожиданно, ломбардцы сначала напали на обоз, убивая живых и умирающих, в то время как пехотинцы расстреливали нас из луков. Так, в один день без всякой войны полегла большая половина имперского войска. С мечом в руках я оборонялся от подступавших врагов, защищая императрицу и детей. Рядом упала толстая нянька, сраженная сразу же десятком стрел, молодая служанка тихо осела у моих ног с проломленной головой. Я отбил мечом стрелу и пропустил камень, который ударил в шлем, мир качнулся, я постарался сохранить равновесие, но в этот момент на меня насели сверху. Рывок, еще, я зарычал, силясь подняться на ноги, помню, как вскрикнул мой Генрих, я дернулся, сбрасывая с себя то ли живого, то ли мертвого верзилу, и тут же сверху на меня свалилась тяжелая сеть. Я заорал что было силы, пытаясь докричаться до кого-нибудь из моих людей. Вооруженный детина с закрытым лицом, прыгнул передо мной, замах, меч рубанул воздух, опустившись, точно топор дровосека, в то место, где секундой назад была моя нога. Я попытался высвободиться, а он сделал выпад вперед, намереваясь попасть мне в подмышку. Новый удар, на этот раз лезвие блеснуло почти у лица, он наступил ногой на сеть и вдруг рухнул на меня, придавливая своей тяжестью. Выбравшись из-под накрывшей меня туши, на ходу освобождаясь от сети, я увидел Беатрикс, которая, не обращая на меня внимания, безуспешно пыталась извлечь свой тонкий меч из шеи трупа. Почему не обращая внимания? Так бой же, а она вдруг осталась совсем без оружия.

Детей мы нашли живыми и, можно сказать, не напуганными, под одной из перевернутых телег, должно быть, кто-то из служанок успел перед смертью запихнуть их туда. Уже даже не хороня погибших в этом бою, мы тупо продвигались в сторону Павии, где нас любили и где мы могли рассчитывать на радушный прием.

Теперь я начал понимать, что Кремонская лига — не пустые слова. К союзу подключился Милан, Парма, долгое время сохраняющая мне верность Лоди, последнее было особенно обидным. Едва добравшись до Павии, я получил письмо из крепости Треццо на Адде, где хранилась имперская казна и ценности, принадлежащие Италии. Два месяца Треццо выдерживала осаду, два месяца я слал письма в Германию, убеждая князей прислать подмогу. Результат — не пришло ни одного полка, ни одного-единственного отряда. Уцелевшие защитники крепости были брошены в тюрьму Милана, а сокровища потонули в бездонных карманах бунтовщиков.