Фридрих Ницше

В феврале в Генуе проездом остановился Пауль Ре и пробыл с Ницше несколько дней. Ницше показал ему свои любимые места для прогулок, повел его на берег скалистой бухты, «где, — писал он весело Петеру Гасту, — через каких-нибудь 600 и 1000 лет воздвигнут памятник творцу «Утренней зари». Через несколько дней Пауль Ре уехал на юг, в Рим, где его ждала m-lle Мейзенбух. Ему чрезвычайно интересно было проникнуть в этот вагнеровский мир, глубоко взволнованный ожиданием «Парсифаля». Эта христианская мистерия должна была быть поставлена в Байройте в июле. Ницше не захотел сопровождать Пауля Ре; он дорожил своим уединением, а мысль о предстоящем представлении «Парсифаля» только придавала большее усердие его работе. И в его душе зрело великое творение: он должен был написать антихристианскую мистерию, свою поэму «Вечного возврата». Это произведение занимало все его мысли и давало ему умственное наслаждение, благодаря которому воспоминание о его прежнем учителе меньше раздирало его сердце. Рихард Вагнер казался ему то очень далеким, то очень близким. Далеким по своим идеям, — но что значат идеи для поэта, — и близким по чувствам, желаниям, лирическим волнениям; а разве это не самое главное? Все разногласия между лириками заключаются разве только в нюансах, так как они живут в одном мире, работают одним сердцем; они хотят придать особую значительность и высшую ценность движениям человеческой души. Если мы прочитаем следующую написанную в это время Ницше страницу, то мы лучше поймем состояние его души.

«Звездная дружба. — Мы были друзьями и стали чужими друг другу, но нам нечего скрывать друг от друга, нам не надо притворяться, нам нет повода краснеть. Мы два корабля, которые плывут по разным путям и к разным целям. Мы случайно встретились, мы вместе присутствовали на великом празднике, и, таким образом, наши храбрые корабли так мирно покоились в одной и той же гавани, так дружно грелись под лучами одного и того же солнца, что казалось — они достигли одной общей цели. Но властная сила долга снова понесла нас в открытое море, к различным солнцам, и, может быть, в своей жизни мы когда-нибудь и встретимся, но не узнаем друг друга, чуждые моря и солнца до неузнаваемости изменят нас. В книге судьбы написано, что мы должны были стать чужими друг другу: еще один повод к тому, чтобы мы взаимно уважали друг друга; еще один повод к тому, чтобы примириться с мыслью о нашей навсегда оконченной дружбе. Без сомнения, существует отдаленная, невидимая, чудесная звезда, управляющая всеми нашими поступками; возвысимся до такой мысли!

Но жизнь наша слишком коротка, наши глаза слишком слабы, мы не можем быть настоящими друзьями, мы можем только довольствоваться этой чудесной возможностью. — И если нам суждено на земле быть врагами, мы будем верить в нашу дружбу, управляемую звездами».

Мы не знаем, какую форму приняло в его уме изложение «Вечного возврата»; Ницше не любил говорить о своей работе, он не хотел сообщать о ней никому до ее окончания. Но все же ему хотелось, чтобы друзья его знали о новом течении его мыслей. Он написал письмо m-lle Мейзенбух, в котором беспощадно осуждал Вагнера, но прибавлял в конце какое-то таинственное обещание: «Если я не обольщаюсь относительно моего будущего, то с помощью моего произведения будут продолжаться лучшие идеи Вагнера, — и в этом, может быть, заключается весь комизм происходящего…»

* * *