Фридрих Ницше и этика 'любви к дальнему'

"Знать"-это все те, кто перерос окружающую среду, кто разорвал связь с "страной отцов своих" и стремится к "стране своих детей", кто освящен любовью к дальнему и смело идет вперед, "расточая великую душу" и распространяя, как дар, свое влияние на людей. Знать-это герои, "высшие люди", которые, "подобно высоко парящему соколу, озираются вниз на толкотню серых маленьких волн и воль и душ" и стремятся к образу сверхчеловека, предвозвестниками которого на земле они являются. Если можно, таким образом, говорить об аристократизме Ницше, то только в буквальном, этимологическом, а не обычном историческом значении этого слова. "Аристократия" для Ницше есть "господство лучших", и аристократическое устройство, о котором он мечтает, есть та форма жизни, которая дает простор для духовного развития и для расширения личности всех богатых и сильных душою и для духовного воздействия и господства их над толпою" (49). Может быть, ницшевские категории "знати" и "черни" можно поставить в параллель-конечно, mutatis mutandis (50)-с популярным у нас некогда противопоставлением "критически мыслящих личностей" "толпе". Ницшевская "знать" весьма приближается к тому, что подразумевалось под "критически мыслящею личностью". Это-карлейлевские "герои" (51) или, как Ницше их называет в одном месте, аргонавты идеала. Только моральная оценка их отличается у Ницше от того значения, которое приписывала им русская социологическая теория. Тогда как в системе утилитаризма (под знаменем которого стояла и эта теория) эти моральные движущие элементы современности-"соль земли" (52), по евангельскому выражению,- являются лишь служебным средством для достижения посторонних им по внутренней своей природе целей (счастья большинства), для Ницше "соль земли" ценна сама по себе, как показатель интеллектуально-моральной силы человечества, развитие которой и составляет задачу этой земной соли. И в этой оценке соли земли, в этом взгляде на нее не только как на механическое, практически полезное средство к достижению человеческого благополучия, но и как на единственный смысл самого человеческого существования и заключается аристократизм Ницше. Его аристократизм есть, таким образом, лишь отражение его идеализма, идеализма, конечно, не в широком и неопределенном значении этого слова, как стремления к идеалу, а в точном и специфическом его значении, в котором идеализм противопоставляется этическому материализму или утилитаризму. И потому нам казалось бы более правильным назвать этическое и социально-политическое направление Ницше не аристократическим радикализмом, а радикализмом идеалистическим. Радикальный разрыв с существующим и активная деятельность во имя "дальнего", во имя торжества абстрактных, автономных моральных "призраков", во имя воцарения на земле "сверхчеловека" как "высшего помысла жизни", воплощающего в себе все эти "призраки",-вот значение ницшевского радикализма, который, повторяем, мы не можем назвать иначе, как идеалистическим радикализмом.

Историей увековечен один классический пример подобного радикализма: это-жизнь и деятельность "последнего римского республиканца" Брута. Любопытно и крайне характерно для столь искаженного молвой миросозерцания Ницше его отношение к этому историческому образу, высказанное в одном отрывке "Радостной науки" (53): "Высшее, что я мог бы сказать к славе Шекспира как человека,-говорится там,-есть следующее: он верил в Брута и не набросил ни пылинки недоверия на этот род добродетели. Ему он посвятил свою лучшую трагедию (54)-она до сих пор еще зовется не настоящим своим именем,-ему и самому страшному содержанию высокой морали. Независимость души-вот о чем идет здесь речь. Нет жертвы, которая могла бы быть слишком великой для этого..." Высказав предположение, что эта трагедия отражает какое-нибудь событие в жизни ее автора, Ницше прибавляет: "Но каковы бы ни были подобные сходства и тайные связи (трагедии с душевной жизнью ее автора), одно ясно: перед общим обликом Брута и его добродетелью Шекспир пал ниц..." и, добавим, Ницше-подобно Шекспиру. Образ Брута служит Ницше олицетворением его идеалистического радикализма - героической борьбы за идеал независимости духа, идеал, в котором как бы суммировано уважение ко всем духовным благам, любовь ко всем священным правам человеческой личности.

В заключение мы позволяем себе снова предоставить слово самому Заратустре для художественно-цельного резюмирования общего духа, которым проникнута очерченная нами "этика любви к дальнему":

"С твоей любовью иди в свое одиночество, брат мой, И с твоим творчеством; и лишь поздно за тобой последует справедливость.

С моими слезами иди в свое одиночество, брат мой; я люблю того, кто хочет творить нечто высшее, чем он сам, и на том погибает...

Да, я знаю твою опасность. Но моей любовью и надеждой заклинаю тебя: не теряй любви своей и надежды!..

Аx, я знал благородных, которые потеряли свою высшую надежду. И вот они оклеветали все высокие надежды.

И стали они нагло жить в кратких наслаждениях, и почти не имели цели за пределами текущего дня.