Внезапно король остановился перед сыном и напрямую спросил: была ли Англия истинной целью его побега? Принц, на всех допросах отрицавший это намерение, ответил утвердительно. Король кивнул и сказал: «Единственное, чем можно загладить вину, — это попытка загладить ее во что бы то ни стало, из всех сил». Принц бросился королю в ноги и стал молить его о самых тяжелых испытаниях: он вытерпит все, лишь бы вернуть милость короля. Отец пристально посмотрел на сына, а затем задал свой главный вопрос:
Король.
Ты подговорил Катте? Или Катте подговорил тебя?Принц.
Я подговорил его…Король.
Наконец-то ты сказал правду. Мне это нравится.Принц медленно встал на ноги. В комнате воцарилось молчание. Фридрих Вильгельм спокойно продолжал: «Как тебе нравится жизнь в Кюстрине? Ты все еще ненавидишь Вустерхаузен и „похоронные кители“, как ты называл униформу? Наверное, да, потому что тебе не нравится мой образ жизни. Это понятно: у меня нет французских манер, я не умею остроумно говорить, что, впрочем, считаю признаком бездельников. Нет, я немецкий князь, таким я буду и таким умру! Так скажи мне, чего ты добился благодаря своему упрямству и злому сердцу? Ты всегда ненавидел все, что люблю я. Когда я что-то замечал, ты этого не видел. Если я отправлял под арест офицера, ты жалел его и ходатайствовал за него. Настоящих друзей, которые со мной заодно, ты ненавидел и избегал. Но тех, кто тебе льстил и укреплял в злых намерениях, ты привечал… Плоды своего поведения ты пожинаешь теперь…»
Вскоре король перешел на «язык религии» и стал, по свидетельству Грумбкова, говорить сыну, «какие horrible suiten (страшные последствия. —
Он протянул сыну руку и сказал, что прощает ему все. Фридрих разрыдался.
Взволнованный король отвернулся и вышел в соседнюю комнату. Кронпринц пошел за отцом и поздравил его с днем рождения. Фридрих Вильгельм обнял сына, а затем покинул губернаторский дом и направился к карете. Фридрих последовал за ним и на улице, в присутствии «многих сотен людей», поцеловал ему ноги. Король поднял его со словами: «Я верю в твою преданность и хочу заботиться о тебе и дальше».
Через три дня после кюстринской встречи с сыном Фридрих Вильгельм въехал в столицу. Было около одиннадцати утра. Толпы ликующих берлинцев провожали карету короля до самой дворцовой площади, так как разнесся слух, будто отец и сын окончательно помирились и кронпринц возвращается домой, к матери. Публике пришлось испытать разочарование: кронпринц Фридрих из кареты не вышел. Через десять дней берлинцы повалили к Монбижо, надеясь увидеть боготворимого принца там, на вечернем концерте у королевы. Брауншвейгский посол сообщал: «Они обманулись в своих надеждах, однако стало известно, что возлюбленный ими кюстринский узник снова вернется в Вустерхаузен. На этой неделе полковник фон Вреех принимает его в своем прекрасном поместье, расположенном в двух милях от Кюстрина; там принц должен день за днем наслаждаться вместе с полковником охотой».
Однако Фридрих не собирался отправляться в Вустерхаузен; по приказу короля, местом его постоянного пребывания остался Кюстрин. Правда же заключалась в том, что сейчас кронпринц, с согласия короля, смог покинуть этот город и совершить небольшое путешествие по его окрестностям. После этого он, как и прежде, принялся за работу «стажера» в кюстринской камер-коллегии. Но теперь в его обязанности входило инспектирование королевских поместий (доменов) и подробное их описание, для чего кронпринцу приходилось вести обстоятельные беседы с арендаторами и крестьянами. Вернувшись в Кюстрин, он должен был составить детальный отчет о поездке и выслать его отцу на проверку. Ему следовало находить великое в малом.