Friedrich

– Ну, здесь, я думаю, нельзя сравнивать. К тому же я совершенно не знаю нравов современной молодежи. Я долго думал, что людей из моего поколения следует вычеркнуть из списка существ, способных на какое-нибудь нравственное решение, но сейчас мне все это видится несколько в ином свете. По большей части все то, что они делали, было никому не нужно, даже им самим. А жизнь других не имела для них никакой цены не потому, что они сплошь были эгоистами (хотя, чего скрывать-то, были и такие), а потому, что они и своей собственной жизни не ценили тоже. В каком-то смысле этой жизни и вовсе не было – человек ведь жив только тогда, когда он выступает как субъект, как источник решения, действия, поступка. Ну, а в противном случае, существует в большей степени не человек, а нечто, что действует через него. Вот пока это нечто действовало, люди друг друга и не ценили. Люди, в большинстве своем, служили только оберткой или, лучше сказать, полупроводниками для каких-то нечеловекоразмерных идей: от моды, до идеологии. Причем, полупроводниками именно потому, что иной раз какая-то часть их души, еще не полностью пластмассовая, бунтовала, делая поведение индивида шизофреничным с точки зрения стороннего наблюдателя. Но все, на самом деле было проще: чаще всего этот, так скажем, бунт, выливался в какое-то смутное стремление к разрушению или смерти. Может быть, он не был особенно поэтичным, но во всяком случае, бывал по-настоящему трагичным и результативным.

– Вы очень туманно говорите.

– Извини, дурацкая привычка. Я, знаешь, привык формулировать мысли сам для себя – мне редко перепадает удовольствие общаться с людьми не по работе. Ну, в общем, это все лирика. Тут дело в том, что люди смутно, но настойчиво ощущали где-то в глубине души ноющую боль из-за бессмысленности жизни. И эту боль они пытались заглушить чем-то посторонним, пока, наконец, все эти попытки не переходили определенный количественный рубеж, после которого у человека выбивало пробки. Так что нет, монстром твой отец, пожалуй, не был, однако было у него и свое определенное отличие от многих его товарищей. Хотя, может быть, это только у меня оставалось такое чувство – дело было в определенной сознательности и осознанности его выборов. Он утверждал, что отдает отчет в каждом своем действии, но мы, конечно, не хотели ему верить.

– Это разве существенное отличие?

– Что? – его вопрос сбил меня с толку. – Нет, конечно, нет! Каждый, наверное, уверен, что он в полной мере осознает, что делает. Тут было другое – у меня возникало ощущение, что твой отец доволен своей жизнью. Видишь ли, я всю жизнь думал об этом и так не смог побороть своих сомнений. Мне хочется верить, что человек всего лишь жертва обстоятельств, но твой отец был опровержением этой мысли. Вряд ли нашелся бы человек, который мог бы сказать, что твой отец плыл по течению, искал легкий путь и вообще ничему не противился в своей жизни. Напротив, он как раз и был тем самым победителем, человеком, который мог бы достичь всего, чего бы ни пожелал. Проблема-то и заключалась в том, что он не был как все. Знаешь, меня жизнь постоянно сталкивала с толковыми людьми: у меня был один знакомый со школы – толковый парень. Он всю жизнь хотел уехать жить в Штаты, так вот, он нашел программу по обмену, поехал после второго курса и не вернулся. Женился, получил вид на жительство, ну и так далее. Не знаю, как он там сейчас – мы с ним еще в университете перестали поддерживать связь. Но он добился своего, нашел способ применить свой талант именно там, где он больше всего был нужен. И знаешь, я за него не беспокоюсь, уверен, он справится. А с твоим отцом было с точностью да наоборот: он был очень талантливый и пробивной человек, самородок, но ему ничего не хотелось. Ну, ты, главное, пойми меня правильно, не просто не хотелось, а не было никаких целей. Наверное, эту пустоту в душе он и замещал своим образом жизни. Причем, чем дольше я в него вглядывался, тем сильнее понимал, что это не было мальчишеством, не было никакой травмой или болезнью, он казался вполне самодостаточным человеком, уверенным и вменяемым.

– Что-то вы по-прежнему темните, – Матвей опустил голову. – Во всяком случае, я с ваших слов ничего понять не могу.

– Извини, не просто мне подобрать нужные слова. Но если ты потерпишь чуть-чуть, я постараюсь, хорошо?

Матвей кивнул.

– Дурное дело не хитрое, – начал я, – ну, а если ты хочешь, чтобы я внес ясность, послушай. Дело все в том, что потребительское отношение к человеку – не редкость, увы. И, конкретно, у твоего отца это проявлялось в его слабости к женскому полу.