Фройляйн Штарк

Тогда их было семеро детей, и, как знать, думал он теперь, может, брат с сестрой, бесследно пропавшие после смерти матери из сиротского приюта, придут через границу вместе с другими беженцами; может, в один прекрасный день он увид ит их перед собой в своей купальне, так что наплевать на опасность, надо помочь бедолагам. При этом Йозефу Кацу было на руку, что он юрист: Тассо Бирри, провозгласившему себя местным группенляйтером и раздувавшему щеки от сознания своей важности, не так-то легко будет справиться с ним. Слух о том, что он принимает у себя беженцев, быстро разлетелся по городу, и вскоре даже в жаркие летние дни купальщики почти перестали заглядывать к нему, зато на берегу постоянно торчала горстка одетых, болезненно бледных скитальцев — беженцев без багажа: с тех пор как пала Франция, они успевали уносить только ноги, чаще всего переходя границу в зимнем пальто. Они сидели на круглой, как карусель, скамье под ореховым деревом и молча смотрели прямо перед собой. Они ждали, когда им будет позволено сесть под тент на маленький стульчик, исповедаться и проникнуться надеждой на спасение. А под тентом сидел вовсе не священник, а он, загорелый бадмейстер, который редко вынимал изо рта свою аппенцельскую трубку. При этом он ни на минуту не ослаблял внимания, пристально следя за дорожкой, за вышкой д ля прыжков в воду и за сектором для не умеющих плавать — с этим не мог не считаться даже Тассо Бирри, утверждавший, будто бы Кац пренебрегает своими должностными обязанностями. Бадмейстер не нарушал никаких законов и инструкций. В купальне царил безупречный порядок.

Скитальцы один за другим исповедовались, выражали свою надежду, благодарили бадмейстера, пожимали ему руку, оглядывались и освобождали место другому. Процедура была очень короткой, она редко длилась дольше десяти минут; лишь однажды какой-то седобородый старик в цилиндре затянул разговор, то и дело прерывая свою речь и надолго умолкая. У него уже нет сил бежать дальше, сказал он хозяину. Кац отвел его обратно к скамье под деревом, где тот и умер ночью.

Когда границу окончательно закрыли колючей проволокой, купальня опустела: Кац одиноко сидел под своим тентом, а в киоске, подперев подбородок рукой, — Штарк.

Уже пару недель в купальне никто не показывался: ни беженцы, ни купальщики, а по дамбе торжествующе носился взад-вперед на своем мотоцикле Тассо Бирри, — как будущему группенляйтеру ему можно было не экономить горючее, поэтому он от души колесил по окрестностям. Кац следил за пустым сектором для не умеющих плавать, за пустым маленьким пляжем в виде зеленой лужайки, за пустой вышкой. Он по — прежнему исполнял свой долг, чистил пруд от водорослей, складывал по вечерам тенты, прислонял к ним складные стулья, а в семь часов, с последним ударом курантов, давал сигнал закрытия купальни: три длинных свистка, от которых птицы каждый раз бросались врассыпную.

46

Поздним вечером Йозеф Кац, который, как уже было сказано, впоследствии стал моим дедом, вышел на дамбу и принялся рассматривать небо в бинокль. Отсюда были видны покрытые снегом монастырские и городские крыши; взгляд простирался далеко, над хребтами и вершинами, словно ступени, ведущими вниз, к равнине, до Боденского озера и дальше, до самого Рейха. Пока еще на той стороне было тихо, но каждый раз с наступлением темноты с северо-запада приближалось гудение, сначала только гудение, затем оно сменялось глухим гулом; дамба заполнялась людьми, которые начинали возбужденно галдеть: «О!», «Ого!», «Вот это да!», когда на немецкий берег Боденского озера сыпались первые бомбы.

Для Каца эти зимние ночи обернулись необыкновенно прибыльным делом, которое городские остряки прозвали «театральным буфетом», потому что теперь перед киоском его купальни — перед грилем, жаровней с каштанами и бочонками с пуншем — каждый вечер, задолго до начала «представления», выстраивались длинные очереди. Состоится ли сегодня очередное выступление союзников? Удача сопутствовала ему не каждую ночь, иногда «представление» отменялось из-за снегопада или тумана. Зато при ясной видимости на дамбе и на пляже иногда случалось такое столпотворение, что у Каца от вырученных денег трещали по швам карманы. У него собирались сотни зрителей, вооруженных биноклями и подзорными трубами, и как только небо озарялось далекими всполохами огня, все наперебой требовали пива, пунша, вина:

— Эй, фройляйн Штарк! Мне еще кружку пива!

— А мне бокал красного вина! Гул становился более глухим, откатывался обратно на запад, оставляя позади, в ледяном мраке ночи, море огня — сначала оранжевого, потом красного; горело озеро, горело небо, и зрители довольно констатировали:

— Да, эти парни сегодня неплохо потрудились!