Читаем Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции полностью

И смех, и грех. Но так ли наивна была власть в своих играх с интеллигенцией? Следует еще раз подчеркнуть, что на уровне государственного строительства режим все-таки относил интеллигенцию к чуждой, враждебной и криминально-болезненной категории. Личная дружба вождей с «высоколобыми» ни в коем случае не останавливали разработку сотрудниками органов различных представителей интеллигенции. «Оперативки», аналогичные доносу про Лавренева, сохранились практически по всем известным деятелям той эпохи – от Ахматовой и Булгакова до Эйзенштейна. Координировал данную работу четвертый, секретно-политический отдел (СПО). СПО курировал следующие контингенты оппозиции и интеллигенции (последовательность перечисления сохраняется строго по документу): «Троцкисты, правые, меньшевики, эсеры, бундовцы и другие антисоветские партии и группировки; духовенство, сектанты, интеллигенция – артисты, писатели, художники, врачи; система НКпроса (народного комиссариата просвещения – К.К.); Комитет искусства, научные учреждения» (28).

Дружба многочисленных бабелей, лавреневых, бриков и других совинтеллигентов с органами абсолютно не мешала чекистам системно добивать остатки старых образованных классов. Так, еще в 1930 году (25 сентября) в «Правде» было сообщение о расстреле сразу 48 руководящих работников пищевой промышленности («организаторов пищевого голода») во главе с профессором А. Рязанцевым. Само собой, широко известные «Шахтинское» дело или процесс «Промпартии», менее знаменитое дело «Эрмитажников», когда по сообщениям майских газет 1931 года, комиссия по проверки Эрмитажа выяснила, что «в числе сотрудников музея до самого последнего момента работали чуждые элементы».

При первой публикации «Мастера и Маргариты» в журнале «Москва» почти полностью была вырезана цензурой глава «Сон Никанора Босого» (одиннадцать страниц текста). Современному читателю не совсем понятна такая строгость к описанию нелепого сна. Между тем, люди старшего поколения прекрасно понимали, что речь идет о грандиозной кампании по отъему ценностей у населения в начале 30-х годов. Вспомним также арест Мастера – его трехмесячное отсутствие «с половины октября» и его возвращение в пальто с «оборванными пуговицами» (в советских тюрьмах у арестантов отрезались пуговицы на одежде, изымались пояса, ремни, шнурки). Да и в «Золотом теленке» сквозит настроение шаткости и управленческой чехарды конца 1920-х – начала 1930-х годов: «Не успевал номер пятый как следует войти в курс дела, как его уже снимали и бросали на иную работу. Хорошо еще, если без выговора. А то бывало и с выговором, бывало с опубликованием в печати, бывало и хуже, о чем даже упоминать неприятно». «Неприятно» в данном контексте следует понимать, как уголовную ответственность.

Но в целом, «товарищи», в отличие от «царских недобитков», долго чувствовали свою безнаказанность, а то и прямую защиту государства, которое предоставляло им различные преференции и льготы. Например, когда разразился великий голод начала тридцатых, в райкомы пострадавших от голода районов пришла совершено секретная инструкция ЦК, которая гласила: «Самое страшное, если вы вдруг почувствуете жалость и потеряете твердость… Иначе некому будет вернуть урожай стране» (29).

О многом вспоминать неприятно, но необходимо – когда наследники палачей рядят их в тогу жертв, становится не просто противно. Опасно делать выводы, опираясь на неверные предпосылки – история тогда начинает развиваться по разрушительному сценарию, что и получилось с нашей общей страной.

Репрессии против остатков старой интеллигенции и прочих образованных классов шли все 1920-е и в начале 1930-х годов, причем применялись те же методы, что в 1937 году – психологическое давление, пытки и, как венец правосудия, – расстрел. И наследники совинтеллигентов не очень-то тех репрессий пугаются. Им, попросту говоря, наплевать на то, что происходило до удара 1937 года непосредственно по их привилегированному классу.

Бывший переводчик Сталина В. Бережков вспоминал, как в Киеве из тюрьмы, после какого-то интеллигентского псевдо-процесса, выпустили его отца, инженера-специалиста с дореволюционным стажем: «Отца сопровождал маленький человечек в военной форме и портупее, в петлицах по две шпалы, что означало довольно высокий ранг. Волосы у него были рыжие, вьющиеся и, похоже, давно не чесанные.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сталин: как это было? Феномен XX века
Сталин: как это было? Феномен XX века

Это был выдающийся государственный и политический деятель национального и мирового масштаба, и многие его деяния, совершенные им в первой половине XX столетия, оказывают существенное влияние на мир и в XXI веке. Тем не менее многие его действия следует оценивать как преступные по отношению к обществу и к людям. Практически единолично управляя в течение тридцати лет крупнейшим на планете государством, он последовательно завел Россию и её народ в исторический тупик, выход из которого оплачен и ещё долго будет оплачиваться не поддающимися исчислению человеческими жертвами. Но не менее верно и то, что во многих случаях противоречивое его поведение было вызвано тем, что исторические обстоятельства постоянно ставили его в такие условия, в каких нормальный человек не смог бы выжить ни в политическом, ни в физическом плане. Так как же следует оценивать этот, пожалуй, самый главный феномен XX века — Иосифа Виссарионовича Сталина?

Владимир Дмитриевич Кузнечевский

Публицистика / История / Образование и наука