Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Отсутствие денег, молодость, веселье – кто из нас не проходил путь от тоскливого безденежья к внезапно вспыхивавшему празднику? «Долгие лишения, которые испытал Остап Бендер, требовали немедленной компенсации. Поэтому в тот же вечер великий комбинатор напился на ресторанной горе до столбняка и чуть не выпал из вагона фуникулера на пути в гостиницу… Друзья беспробудно пьянствовали целую неделю. Адмиральский костюм Воробьянинова покрылся разноцветными винными яблоками, а на костюме Остапа они расплылись в одно большое радужное яблоко»…

Единый круг веселых талантливых людей, среди которых вращался и Михаил Афанасьевич Булгаков, тоже знавший толк в застолье – «коньяк он тоже ловко пил, как и все добрые люди, целыми стопками и не закусывая». И в пресловутом доме Герцена Булгаков был нередким гостем, частенько ужинал там с друзьями, тем же Евгением Петровым. Разумеется, и ссорились попьянке. Несколько таких столкновений зафиксировали дневники Е. Булгаковой: «1939. 25 марта. Все было хорошо, за исключением финала. Пьяный Катаев сел, никем не прошенный, к столу, Пете сказал, что он написал – барахло – а не декорации, Грише Конскому – что он плохой актер, хотя никогда его не видел на сцене и, может быть, даже в жизни. Наконец, все так обозлились на него, что у всех явилось желание ударить его, но вдруг Миша тихо и серьезно ему сказал: вы бездарный драматург, от этого всем завидуете и злитесь. “Валя, Вы жопа”. Катаев ушел мрачный, не прощаясь» (22).

«11 июля 1939. Пьяный Олеша подозвал вдребезги пьяного некоего писателя Сергея Алымова знакомиться с Булгаковым. Тот, произнеся невозможную ахинею, набросился на Мишу с поцелуями. Миша его отталкивал. Потом мы сразу поднялись и ушли, не прощаясь. Олеша догнал, просил прощения. Мы уехали на ЗИСе домой. Что за люди! Дома Миша долго мыл одеколоном губы, все время выворачивал губы, смотрел в зеркало и говорил – теперь будет сифилис!» (23).

Дома у Булгакова всегда было и хлебосольно, и весело. Над дверью в столовую висел плакатик с перечеркнутой бутылкой: «Водка – яд, сберкасса – друг». А на столе уже все приготовлено, чтобы выпить и закусить. «Лучший трактир в Москве!» – как сам писатель называл свою квартиру; водочку уважал и любил разбавить ее рижским бальзамом. Письмо М. Булгакова П. Попову: «Извините, но вы делаете явную ошибку: Вы не подумали о том, чем закусывать. Лучше крепкого соленого душистого огурца ничего не может быть. Вы скажете – гриб лучше. Ошибаетесь» (24). Но и последствия неправильно устроенного застолья автору явно знакомы не по медицинскому словарю:

– Дорогой Степан Богданович, – заговорил посетитель, проницательно улыбаясь, – никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу, – лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской». С помощью самого народного средства приводят в чувство и ошалевшего Мастера, внезапно оказавшегося в гостях у сатаны: «После того, как мастер осушил второй стакан, его глаза стали живыми и осмысленными». Однако тем-то и отличается талантливый человек, что он может личный, иногда не самый приятный опыт трансформировать в творчество.

Сам же Михаил Афанасьевич после чтения вслух отрывков из романа пришедшим гостям, разливая им водку из графинчика, любил громко заявлять, именно громко, на весь стол: «Ну, вот, скоро буду печатать!» И весело оглядывал шокированных гостей… Разумеется, Булгаков понимал, что при жизни шансы увидеть свой роман напечатанным у него мизерные – его свободомыслие и так громадный бонус от диктатуры.