Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Пьянство и растраты стали среди новоиспеченных правителей обыденным делом: «Арбатовцы прожигали свои жизни почему-то на деньги, принадлежавшие государству, обществу и кооперации. И Козлевич против своей воли снова погрузился в пучину Уголовного кодекса, в мир главы третьей, назидательно говорящей о должностных преступлениях…

– Сам катайся. Душегуб!

– Почему же душегуб? – чуть не плача, спрашивал Козлевич.

– Душегуб и есть, – отвечали служащие, – под выездную сессию подведешь.

– А вы бы на свои катались! – запальчиво кричал шофер. – На собственные деньги.

При этих словах должностные лица юмористически переглядывались и запирали окна. Катанье в машине на свои деньги казалось им просто глупым».

Коррупция разъедала молодую республику. «Оказывается, люди так страшно любят вино, женщин и вообще развлечения, что вот из-за этого скучного вздора – идут на самые жестокие судебные пытки. Ничего другого, кроме женщин, вина, ресторанов и прочей тоски, эти бедные растратчики не добыли. Но ведь женщин можно достать и бесплатно, – особенно таким молодым и смазливым, – а вино? – Да неужели пойти в Эрмитаж это не большее счастье?», – недоумевает в своих дневниках 1926 года К. Чуковский (64). Нет, не большее. Сам-то Корней Иванович не пил, не курил и придерживался строгого распорядка дня, а потому недооценивал прелесть времяпрепровождения вне музея.

Ситуация мало изменилась с началом политики «большого скачка». Скорее наоборот, на фоне проблем снабжения, действия карточно-распределительной системы и голода во многих регионах стиль жизни местной советской элиты порождал еще более негативные эмоции. И сама она, нахватавшись комчванства, кичилась перед народом своим особым статусом: «Все партийцы на госдолжостях кушают в особой столовой при закрытых дверях с милиционером. На них рабочие возмущены до крайней степени…» – жаловался в 1931 году В. Молотову анонимный автор из Украины (66). При этом непрерывно происходила диффузия старой интеллигенции и новой бюрократии, тем более что многие высокопоставленные партийцы сами были родом из дореволюционных образованных классов.

Враждебное отношение простых людей к новой правящей касте в полной мере относилось к интеллигенции. По большому счету крестьяне и рабочие (в большинстве своем вчерашние селяне) не видели разницы между белоручками-господами, что в царское время, что в советское. Ставропольские крестьяне описывают в письме на имя М. Калинина быт сельских активистов: «Портфель подмышку и барин… (здесь и далее выделено мной – К.К.) он жалование получает, наряжается пребюрократично, а уж за жен говорить не приходится, как они их одевают. Настоящая интеллигенция, вина наши винники не навозятся. Кто же пьет? Уже не хлеборобы мужики, ясно, что интеллигенция. Тут кое-когда и подумаешь, уж не туда ли идет наш продналог? Да им кажется и без продналога хватает, потому что они получают 60-100 рублей, а куда ж им девать» (67).

В первые годы после революции в сознании народа быстро укрепилась мысль, что в Стране Советов все должны быть равны. Ощущение равенства с вышестоящим давало слугам новых господ подсознательное и сознательное чувство презрения, превосходства, снисходительности – в зависимости от сочетания уровней внутренней культуры тех и других. Они видели в интеллигенции вчерашний господствующий класс, который, согласно их представлением о «справедливости», необходимо опустить на низшую ступень, поскольку наступило время Власти Трудящихся. Каков же может быть настрой малограмотных, не имевших никакой профессии жителей деревни, кто ушел на заработки в город, где и столкнулся с новыми трудностями – с карточной системой, с острейшим жилищным кризисом? И при этом они увидели сами, либо услышали от других о том, как живут власть предержащие, остро ощутили контрасты жизни между простолюдинами и образованной элитой? Ненависть и гнев!