- Мне должно быть страшно, - сказал Грилло, обращаясь к потолку.
- Я тоже должен бояться, - сказал Бауман, - но я не боюсь. Я готов сражаться.
- Может быть, нам стоит пойти выпить. Не помешало бы выпить немного бурбона из Кентукки, прежде чем мы отправимся на войну, - сказал Грилло.
Внезапно это показалось отличной идеей. Он спустил ноги с койки и пошел за курткой. Немного выпивки не помешает. Он попрощается с ними еще раз, а утром ляжет спать в самолете.
- Почему нет? Давай пойдем, опрокинем несколько рюмок и поговорим об Элджине, - сказал Бауман.
Пара покинула казарму пружинистыми шагами, прекрасно понимая, что, вероятно, это был последний раз, когда они когда-либо видели друг друга.
2: Бер
Деревья над головой отбрасывали тени на холодную твердую землю, пока сержант Хайнц Бер изучал пучок подлеска, который каким-то образом пережил ледяной холод. Он бросил конверт, в котором были приказы его подразделения, и засунул само письмо в карман пиджака. Отсутствие огня означало, что сжечь бумагу было невозможно. Ему следовало разорвать ее на куски и закопать, но земля была слишком твердой.
Его лицо было гладко выбрито, но это было сделано ценой применения бритвы в минусовую погоду. Его щеки и подбородок горели, как будто их до крови поцарапали теркой для сыра. Просто еще одно страдание, которое приходится терпеть в ожидании следующей битвы. Было важно не отставать от своих людей, но в этой войне все усилия казались тщетными.
Его боевая одежда была кое-где сшита, а куртка промокла насквозь. Его ботинки волочились по земле, когда он шел, и он не чувствовал пальцев ног. Он давно уже перестал испытывать отвращение к собственному запаху - и к запаху своих людей. В последний раз он принимал ванну незадолго до битвы под Сен-Ло[4]. Он получил пулевое ранение в плечо, но медику удалось предотвратить инфекцию. Видимо, Бог счел нужным позволить ему сохранить свою конечность.
Он достал листок бумаги и снова перечитал письмо, которое получил два дня назад.
К письму было добавление, написанное торопливым почерком от руки.
Сержант Бер дал зарок отказаться от "Первитина" после того, как пристрастился к таблеткам в течение шести месяцев, сражаясь на Восточном фронте. Когда он впервые попробовал чудо-лекарство, он поклялся, что никогда не чувствовал себя таким живым и сильным на поле боя. Он был в состоянии бодрствовать почти двадцать четыре часа и оставался начеку все это время.
Но потом от чувствовал себя разбитым. Он почувствовал тяжесть.
На следующий вечер он проспал под артиллерийским обстрелом, из-за которого половина его людей не спала. Снаряды ревели всю ночь, в то время как "кричащие друзья", они же 30-сантиметровыe "Ишаки" 42[6], обрушивали шквал за шквалом. Когда он проснулся, у него ужасно болела голова, боль которую не могли облегчить ни кофе, ни аспирин.
Они провели последнюю половину недели, двигаясь по дорогам позади танков, наполовину заполненных людьми. Последовало несколько незначительных столкновений, но ничего похожего на сопротивление, которого они ожидали в ближайшие дни.