Frontier

Шутка была настолько глупой и неуместной, что аудитория ответила на нее гробовым молчанием. Опозоренный безмолвием Миша Бозман, смущенно опустился на свое место. Джуд вновь обратился к профессору, на этот раз иронично прищурившись, как будто знал что-то чего не знали остальные:

– Я предлагаю вам игру, – сказав это, Беллингем оглядел однокурсников и незаметно кивнул кому-то на задних рядах.

– Ты больше ничего мне предложить не можешь? – Беньямин Алексеевич презрительно поправил очки и едва не выдал взыгравшее в нем любопытство.

Вероятно, стоит прояснить, что профессор не любил Джуда, но вовсе не считал его бесталанным и ординарным, хотя из его публичных выступлений следовало именно это. За четырнадцать лет преподавания он выработал к таким студентам определенное отношение и исключений не делал, даже если они напрашивались. Заносчивые, эгоцентричные, себе на уме – у них нет будущего!

Беньямин Алексеевич, который бойкотировал даже минимальное отклонение от нормы, таких студентов называл «патогены с глазами» и старался «аннигилировать» их при первой возможности, то есть создавать условия для отчисления оных, либо, если бактерия оказывалась слишком живучей, «проводить профилактику иммунитета», то есть лишать таких студентов трибуны и социального одобрения, без которого «инфекция умрет сама по себе».

Джуд зарекомендовал себя как штамм вируса, не меньше. Его присутствие вызывало у профессора зуд и легкую мигрень, но как избавиться от мерзавца он не знал, а может быть и не хотел, потому что видел в нем достойного противника и предпочитал находиться в конкурентной среде, чтобы держать себя в профессиональном тонусе.

Беньямин Алексеевич внимательно взглянул на Беллингема и добавил:

– Что ты собирался предложить?

Глава 2

Пунцовые облака проливали на взлетно-посадочную полосу алую краску. Стоял холод, словно штыки стояли строгие воротнички. Пассажиры, прижавшись друг к другу мерзли возле голубой гармошки на колесах, но внутрь все еще не пускали. Накрапывал дождь и посреди толпы по очереди вздёрнулись пестрые зонтики.

Нара в сером плаще стояла возле дверей. Ее волосы небрежно повисли на озябших и влажных плечах, она ладонями растирала побагровевшие щеки. Рядом с ней в черном пуховичке томилась скукой маленькая девочка, опершись о большую кожаную сумку, она разглядывала автобус.

– Когда нам разрешат войти?

– Скоро.

– Ты так уже полчаса говоришь!

– Эмилия, не раздражай меня! – Нара строго взглянула на девочку, та ответила вызывающей гримасой и отвернулась.

– Сколько нам лететь?

– Ты замолчишь когда-нибудь?

Нара резким движением разгладила прилипшие волосы на лбу и взвела глаза к небу. В это мгновение толпу всколыхнуло смятение, кто-то настойчиво пробивался к автобусу сквозь гущу людей и что-то говорил. Нара приподнялась на цыпочках, но не успела ничего разглядеть.

– Что случилось? – Эмилия настойчиво теребила плащ сестры.

– Рейс перенесли, – тучный мужчина в пальто на молнии кашлянул и посапывая добавил, – до утра здесь застряли.

– Что произошло?

– Сказали, что из соображений безопасности. Хотя мне так не кажется, – он хитро прищурился на сестер, но быстро отвел глаза.

Нара с интересом посмотрела на мужчину и про себя отметила: «призывной», но не придала этой мысли большего значения. Она силой притянула сестру к себе и набросила на ее головку капюшон, от которого девочка попробовала сразу же избавиться, но тщетно. Вскоре, персонал аэропорта официально объявил о переносе рейса, но глашатай, посланный все разъяснить никого не удовлетворил и его засыпали вопросами и вздохами возмущения. Недовольное возбуждение царило до тех пор, пока все до единого возмущавшиеся не оказались в отапливаемом здании аэропорта, тогда гул окончательно затих.

Зал ожидания пуще всех разочаровал Эмилию. За два часа ее отсутствия ничего не изменилось и серые металлические кресла и улыбчивые лица продавцов за прилавками – все было как прежде.

– Опять?

– Ты кофе хочешь?

– Мне семь!

– Я же тебе не ангостуру предлагаю, – Нара снисходительно посмотрела на Эмилию и присела на свободное место.

– Ты плохая сестра.

Нара ничего не ответила и достала пачку сигарет из внутреннего кармана плаща. Она уже успела вложить сигарету в губы, когда к ней обратился сотрудник внутренней службы аэропорта.

– Девушка, здесь курить нельзя.

– А я и не курю. Просто жую фильтр. Не видите?

Мужчина задумался и неуверенно почесал лысую макушку:

– Вы не будете закуривать?

– Вы же сами сказали, что нельзя?

– Сказал.

В ответ Нара безучастно пожала плечами. Это был ее излюбленный жест, которым она очень часто пользовалась чтобы сбить с толку оппонента в споре или раскалить диспут до состояния неминуемого конфликта. Спорить она любила, еще больше любила побеждать, что, впрочем, неплохо объясняет, почему при таком количестве достоинств, ее предпочитали уважать или бояться, но уж точно не любить.