Фронтовая юность

За девочкой потянулись другие дети, и вскоре образовалась большая очередь. Стали подходить и взрослые. Воины полка тоже не ели со вчерашнего дня.

Косой сажени в плечах артиллерист, подойдя к Софронычу, протянул два котелка.

— Куда тебе столько? — проворчал повар.

— Давай, давай, не жадничай.

Артиллерист, прихватив под мышки две буханки хлеба, направился к развалинам дома, у которого стояла группа детей. Они боязливо жались к женщине в темной шали. Донесся голос артиллериста:

— Кушайте. Это вам от всего нашего расчета.

Детишки набросились на пищу. Тяжело было смотреть на этих изголодавшихся оборвышей. Бойцы стали расходиться.

— Корми их, Софроныч, досыта, а мы потерпим. Софроныч подошел к артиллеристу, пожал ему руку.

— Бабо, ешь, — угощала девочка старуху, в изнеможении присевшую на тротуар. — Хватит нам, да и Груне еще останется, — лепетала она простуженным голоском.

— Кушайте, мать, кушайте, — сказал Софроныч, а сам взял девочку на руки, заглянул в ее загноившиеся глаза, крепко прижал к груди, поцеловал.

— Дядечка, папку моего не встречали? Он у меня тоже фашистов бьет.

Хотел сказать Софроныч, что видел ее отца, что он обязательно вернется к ней, но не мог проронить ни слова. Горький ком подступил к горлу. Промолчал. Потом бережно опустил девочку, подошел к повозке, достал буханку хлеба и несколько кусочков сахару:

— И это тебе.

Девочка стояла в нерешительности.

— Возьми, возьми, — сказал Софроныч.

Отдав бабушке хлеб, она вцепилась в сахар обеими ручонками, лизнула его и рассмеялась.

— Сладко! Вот Груня будет рада! — и, как бы оправдываясь, добавила: — Болеет наша Груня, все лежит да лежит… Горячая такая… Спасибо, дядечка… Я кипяточку ей с сахаром дам. Может, полегчает.

— А где она?

— Там… в подвале…

Подошли майор Буланов и лейтенант Лидванская.

— Надо помочь, Вера, — сказал майор. — Осмотрите Груню.

Вера взяла девочку за руку:

— Пойдем к твоей сестренке.

— Ой, тетенька, вы врач? Пойдемте, пойдемте.

И они ушли, а Буланов подсел к старухе.

— Здравствуй, бабушка.

Она поглядела на него, горько улыбнулась, провела рукой по щекам, словно пытаясь расправить глубокие морщины.

— Бабушка… Только внуков у меня нет, да и быть не может — года не те… Нет еще и сорока. Но бабушка уже: последние два года двадцати лет стоили.

Женщину окружили бойцы. Сюда же пришли Додогорский с автоматчиками, замполит первого батальона Згоржельский с группой воинов. Сдерживая лошадей, остановились расчеты 76-миллиметровок батареи Власова. Детишки обступили орудия, рассматривали и трогали затворы, щепами счищали грязь с колес. Заиграла гармошка. Ее переливчатые трели разнеслись над толпой.

— Тише там! — крикнул высокий ездовой. — Музыка, обожди!

Женщина вытерла платком сухие, давно выплаканные глаза.

— Летом, — рассказывала она, — еще как-то обходились. В деревни ходили, последнюю одежонку на картошку меняли. А вот с полгода приказ фашисты издали: кто из города выйдет — расстрел, кто в город войдет — тоже расстрел. Партизан ох как боялись! Сказывали, что ловят немца-коммуниста Фрица Шменкеля и партизана из Ярцево Мокурова Вячеслава Филипповича. Большие деньги обещали, кто донесет на них.

Мы слушали рассказ женщины затаив дыхание. Смахнув выкатившуюся слезу, она продолжала:

— А с городом-то что стало: все железные заборы, рельсы трамвайные, крыши поснимали. Металл, говорят, металл нужен… Перед вашим приходом на вокзал все свозили. Добро наше в Германию отправили.

— Ничего, ничего, успокойтесь, — говорил ей Буланов. — Еще не все пропало. Наберетесь сил, поправитесь. А там, глядишь, и внуков дождетесь.

Над притихшей толпой раздался голос полковника Додогорского:

— Запоминайте, товарищи, все: и разрушенный город, и эту женщину, состарившуюся раньше времени от неносильного горя, и этих оборванных и голодных детишек. Мы освободили Смоленск, но еще много городов ждут своего освобождения!

Командир полка вовсе не собирался проводить в этот час митинг, но так получилось, что вслед за ним загудели десятки, сотни голосов, послышались возгласы «ура». И вот уже на лафет пушки вскочил молодой солдат.

— Товарищи, други! — выкрикнул он с сильным украинским акцентом. — Я из-под Киева, а освобождению Смоленска рад, как если бы мы освободили мой родной город и я сейчас стоял бы на Крещатике. Я знаю: хлопцы из Смоленска сейчас бьются за Киев. И они победят! Вперед на запад! Ура!..

И снова звучит «ура», а на лафете орудия стоит другой боец.

Немного еще городов, сел и деревень мы освободили. У нас нет еще опыта работы в первые часы после вступления на землю, на которой зверствовал враг. В Смоленске мы убедились, что сердца людей бывают переполнены в этот момент радостью и она рвется наружу. И надо сделать так, чтобы у них была возможность высказать эту радость и свою решимость бить ненавистного врага.

* * *