Фронтовичка

Сзади все били и били орудия, самолеты все еще бомбили, а «катюши», нацелив в небо семейства своих снарядов, молчали.

Когда первые партии штурмовиков стали отваливать от цели и, прижимаясь к самой земле, черными крестами пронеслись над головами, всю округу полонил жестокий, шипящий свист. Из внезапно образовавшихся клубов дыма стремительно вырвались огненные росчерки и, оставляя за собой курчавящиеся, быстро сливающиеся в полосы дымки, понеслись к увалам. Свист был так силен, что Валя на несколько секунд зажмурилась.

— Да-а… Скоро пойдут, — сказал Страхов.

И тут только она поняла, что все то, что пронеслось сейчас над ней и вокруг нее, весь этот парад и поток снарядов нужен только для того, чтобы помочь молодым, почти мальчикам, солдатам панцирной инженерной бригады сделать невозможное — прорвать Восточный вал, телами проломить металл, бетон, дерево-земляные сооружения и открыть дорогу ее бригаде.

Еще не очень искушенная в военном мастерстве, Валя все-таки поняла всю тяжесть начинающегося боя, всю его неправильность — не танки помогают пехоте прорвать оборону, а пехота прокладывает дорогу танкам. И потому, что она видела этих мальчиков, красивых своей мужественной подтянутостью, чистыми подворотничками, потому, что пахли они дешевым цветочным одеколоном и шли в бой, как на праздник, она решила, что эти мальчики ничего не сделают. Пусть им помогут вдесятеро больше — они ничего не сделают. Слишком уж они молоды и отсюда, издалека, казались слишком уж крохотными для того, чтобы захватить эти огромные и унылые желтоватые увалы, которые уже штурмовали гвардейские части, поддержанные и авиацией, и танками, и самоходками.

Что-то близкое к отчаянию охватило Валю. Она обессилела и сникла. Издалека, с увалов, донесся дробный тяжелый гул. Он был похож на стократно усиленный стук града по высохшей, истомленной земле; рвались снаряды «катюш», а сами «катюши», оставляя за собой шлейфы пыли, уже катили в тыл.

Дымные кучевки прекратили свой рост, зловеще покрасовались на перекаленном белесом небе и стали медленно оседать, растекаться. Из глубины боя доносился машинный и тоже слитный, как на швейной фабрике, стрекот пулеметов и автоматов, нестрашные разрывы гранат и гулкие толчки толовых зарядов, которыми панцирники взрывали недоступные пехоте укрепления. Над долиной между двумя увалами гроздью взлетели три зеленые ракеты, потом две желтые и снова три зеленые. Валя знала, что обозначает этот сигнал, но что-то удерживало ее на земле, мешало подняться и занять свой пост.

Страхов лениво присел на корточки, воткнул недокуренную цигарку в землю и притоптал ее.

— Пошли, Валька.

Но Валя не могла подняться. Отчаяние, предчувствие собственной смерти, чрезмерное нервное напряжение, пришедшее к ней неизвестными путями с увалов, обезволили ее, и она не могла найти в себе силы, чтобы подняться и идти. Идти туда, где гибли пахнущие одеколоном панцирники, где оседали дымные кучевки и где, машинно и теперь страшно, стучало стрелковое вооружение.

— Ты что это? — удивленно и в то же время заботливо спросил Генка. — Занемогла?

Валя вконец забыла, что она является старшей в паре, что это она должна руководить разведчиком. Геннадий казался ей мужественным, отчаянно смелым, и она тянулась к нему, как к спасению. И Страхов понял это:

— Ничего… бывает. Ну, пошли, что ли, — уже с металлическими, командирскими нотками в голосе закончил он.

И этот металл немного подбодрил Валю. Она поднялась и, стараясь идти за спиной Геннадия, поволокла непослушные ноги по пыльной траве.

Из кустарников, солидно покачиваясь на ходу, вышли первые танки. Геннадий оглянулся и побежал, вытаскивая из-за голенищ регулировочные флажки. Валя тоже побежала и тоже вытащила флажки. Когда они добежали до места — оплывшей с зеленым дном воронки неподалеку от бывшего переднего края обороны советских войск, — Валя мысленно молила только об одном: чтобы Геннадий стал командиром. И он стал им, и не только потому, что понял Валю до конца, а потому, что не понимал, как это можно подчиняться женщине. Все еще безвольно подчиняясь ему, понимая его с полуслова, с одного взгляда, она заняла свое место, теперь уж место подчиненного, и, подражая Геннадию, приветственно помахала флажками.

Передний танк обдал ее сладковатым чадом отработанного бензина, качнулся на выбоинке и пошел вперед. За ним — другой, третий… Они шли долго, сдержанно пофыркивая и полязгивая кокетливо обутыми в каучук маленькими и аккуратными гусеницами. Было в этом мягком лязге что-то невоенное, слишком уж продуманное, даже передуманное, но что именно — она не понимала.