Фронтовичка

Когда они пропускали последние танки, первые уже достигли рубежа развертывания у подножия увалов. Здесь их встретила новая пара разведчиков, флажками уточняя направление движения. Танки разворачивались медленно, поджидали отставших, и тут-то на них и обрушился первый огневой налет немецкой артиллерии. Машины вильнули, качнулись и, набирая скорость, стали расползаться по устью долины. Отставшие догоняли строй, и разведчики, стоя под огнем, флажками указывали машинам их места.

Напряженная тренировка сказалась в бою, и машины провели развертывание, как на хорошем параде, — без суеты и рывков. Догоняя машины, Валя тяжело дышала, и каждый шаг казался ей последним. Дымные, с блеклой огненной сердцевиной кочаны разрывов вызывали у нее уже не страх, а непреоборимое отвращение, от которого засосало под ложечкой. Она страшно обрадовалась, когда из старого, недавно оставленного пехотинцами окопа ее окликнули:

— Э-й, сержант! Дело есть!

Она торопливо подбежала и увидела, что один из ее комсомольцев сидит на дне траншеи, прерывисто дышит, а на его боку расплывается темное пятно. Валя с ужасом взглянула на разведчиков и поняла, что нужно перевязать этого парня. Радуясь, что на несколько минут отсрочит свое движение к неминуемой смерти, она быстро и ловко сняла с парня гимнастерку и сатиновую майку и увидела слабо пульсирующий, гонящий кровь разрез, уже подсыхающий и потому почерневший по краям. Она работала быстро и ловко, совсем не думая о том, что делала, стыдливо и в то же время отчаянно желая, чтобы ей предложили сопровождать раненого в тыл. Это желание было таким страстным, что она почти вслух подумала: «Ведь это же больной человек. Его нельзя оставлять без помощи».

Но она не успела сказать этого, потому что работа была закончена и раненый, который пил воду из фляжки, благодарно улыбнулся:

— Спасибо, сержант. Ловко у тебя… Ты что, раньше в санитарках была?

Она покраснела и, чему-то обрадовавшись, пробормотала:

— Да нет… просто приходилось.

— Вальк… сержант, — пробурчал Генка. — Пора уже. Он и сам дойдет.

Валя подняла голову, увидела внимательные, дружелюбные взгляды разведчиков, тех самых, которым она читала газеты и перед которыми хотела быть смелой, мужественной и даже отчаянной, и поняла: отступления быть не может. Она должна идти вперед. Идти к собственной смерти. Она медленно поднялась на ноги, помогла подняться раненому и странно спокойно спросила:

— Ты доберешься один?

Раненый устало кивнул, вздохнул, но ответил бодро:

— Тут где-то наш ПМП есть. Анна Ивановна.

И все они пошли вперед — Анна Ивановна, оказывается, тоже была впереди.

Неподалеку все еще рвались снаряды, иногда к ногам шлепались излетные осколки, и Валя, наступая на них, все равнодушней и равнодушней думала: «Вот теперь пришел конец. Теперь — все… Все!»

И чем дольше она твердила это, тем быстрее устаивались в ней мутные, взбаламученные непривычной обстановкой и страхом чувства и медленно оседали на самое донышко все еще замирающего, но уже оправляющегося от первого испытания сердца. Она шла вперед и даже не заметила, что разведчики идут сзади, — они признали ее командиром, оборвав последние, уже неясные, но все-таки еще присутствовавшие надежды.

7

Танки неотвратимо и ровно шли вперед. Когда они минули вторые, недавно еще немецкие траншеи, из них выскочила пехота гвардии капитана Прохорова и пошла следом. Немцы скачками переносили огонь, и разрывы вздымались то впереди машин, то позади. Пехота то кучками сбивалась за машинами, то рассыпалась по перепаханному взрывами, полого поднимающемуся полю. Несмотря на все усиливающийся натруженный гул танковых моторов, который слился с гулом моторов ильюшинских «черных смертей», все еще утюживших какие-то одним только им видимые цели, грохот перестрелки, взрывов гранат и тола все приближался. Иногда он вспыхивал особенно близко и резко, потом слабел, и тогда слышалось приглушенное расстоянием «ура» — панцирники делали свое дело.

Валя и разведчики так и не догнали ушедшие вправо машины и сбились возле добротного немецкого блиндажа, подле которого сидели два серых от пыли, вконец измученных немца. Ефрейтор Зудин и один из его приятелей, положив автоматы на колени, пили из высоких, конусообразных бутылок кроваво-красное вино — струйки катились по подбородкам.

— Хлебни, сержант… — предложил Зудин с явной издевкой. — Для храбрости.

Впервые за этот день на место всех сложных и противоречивых чувств пришла злоба. Она как бы отрезвила Валю, и эта трезвость не дала ей сил возмутиться, ответить колкостью. Теперь она точно знала, что струсила, и радовалась только тому, что трусость эта была малозаметной и не решающей для общего дела. Она гордо вскинула голову и хотела войти в блиндаж, но Зудин остановил ее новой шуточкой:

— Что ж, сходим в бой, сержант? Я тебя научу фрицев брать. Ты ж, наверно, их только в армейской газетке видела.

Злоба вспыхнула и подкатила под горло. Валя сглотнула комок и спросила:

— Где комбат?

— Впереди, — усмехнулся Зудин.