Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою

Незадолго до полуночи раздалась команда: «Второй полк, для доклада фюреру смирно! Равнение на­право!»

С двенадцатым ударом часов началась присяга. «Я клянусь Тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и кан­цлеру Рейха в верности и храбрости! Я обещаю Тебе

назначенным Тобой начальникам повиноваться до са­мой смерти. Да поможет мне Бог!»

«...поможет Бог!» — отдалось эхом от темных, окру­жающих площадь домов.

Когда еще с такой торжественностью и почтением приносилась присяга на верность народному вождю? Когда еще ему выражалось большее доверие его дей­ствиям, как не здесь, от нас, молодых людей?

ПОСТОЯННО В КАРАУЛЕ

Снова домой, «в родные сте­ны». Первый шаг по высокой карьерной лестнице к гене­ралу сделан. Все мы продвинулись от точки два нуля к точке ноль. Теперь это официально отражено и на чер­ной доске в вестибюле: мы произведены из кандидатов в отрядовцы. В знаках различия ничего не изменилось, впрочем, так же, как и в жалованье. Нам по-прежнему выдавали 25 рейхсмарок в месяц. И по-прежнему из нас «гнали пар» всеми способами. К сожалению, произошло и еще кое-что: в двух списках были помещены имена тех, кого переводили в другие подразделения. Впервые была разорвана наша дружеская компания. Наша рота, превратившаяся к тому времени в одну большую семью, расформировывалась. Я не подозревал, как часто такое будет происходить в дальнейшем, когда не знаешь, куда тебя переведут, и еще меньше — когда.

Тем временем наше вооружение продолжало совер­шенствоваться. Противогазные маски нам подогнали по размеру и в один из следующих дней испытали на хими­ческом заводе в Берлине. Когда мы выбрались из газово­го подвала, все без исключения плевались, кашляли и хватали свежий воздух. Подвал был заполнен газом «Бе­лый крест», и мы упражнялись в смене фильтров: отвин­тить фильтр, поднять вверх, ждать, пока последний не справится со своим фильтром, и снова прикрутить. За­

тем проделывали то же самое, но. уже с фильтрами това­рища. Газ был очень концентрированный и ужасно разъе­дал кожу. Среди нас не было ни одного, кто бы ни нады­шался газом и не получил его порцию в глаза. У кого-то круглый фильтр выпал из рук и укатился между сапог то­варищей. Прежде чем он его снова нашел, получил по полной. Все остальное выглядело как маневры. Но зачем было расформировывать подразделения? Самые умные даже говорили о новых формированиях, для которых мы должны были стать основой. А новички стали незначи­тельным листком, который могло сдуть с нашего дерева.

Однажды на мелкой станции мы вышли из поезда и прошли маршем много километров к новому нашему месту службы. На нас была полная выкладка и новые шинели. Осень только начиналась, и солнце припекало не сильно. Когда мы, запаренные, словно рабочие ло­шади, пришли в место назначения, мы узнали все: по­среди леса, вдали от населенных пунктов была расчи­щена новая большая площадка. На ней за стеной и ко­лючей проволокой стояли новые бараки.

Никаких маневров! Снова концлагерь!

— Всё дерьмо, твоя Элли! — выругался Кеттенмайер удрученно. — Это самая что ни на есть задница мира!

При расформировании роты, к нашему сожалению, унтершарфюрер Пандрик остался с нами. Он, концла­герь, продолжающаяся осень с укорачивающимися дня­ми и становящимися все холоднее ночами — все это определяло наше общее настроение. С течением года мы смогли прийти к выводу, что Пандрик, слава богу, су­ществует в единственном исполнении, а вот концлаге­рей, как кажется, становится все больше. Из моей роты еще до нашего отправления из Ораниенбурга команда в составе взвода поехала в Бухенвальд, где, как говорили, создавался новый концлагерь.

То, что мы видели перед собой, — был первый этап создания большого лагеря для заключенных, якобы женского. Но это казалось нехорошими слухами.

Вместе с тем если учитывать все подобные задания, полученные отделявшимися подразделениями нашей роты, то можно было уже насчитать пять концлагерей: Дахау, Заксенхаузен, Флоссенбюрг, Равенсбрюк и, мо­жет быть, Бухенвальд.

Что как-то раз сказал старый профессор из «малень­кой лесной команды»? «Вся Германия превратится в один сплошной концлагерь».

Разве мы виноваты, что находимся по эту сторону ко­лючей проволоки? О, Небо, что же должно это означать? Мы за Рейх, а они — против Рейха! Поэтому мы вне про­волоки, а они — за ней. Все совершенно ясно! А если они со своими политическими взглядами возьмут верх, то они будут вне, а мы, может быть...

Когда я шел двадцать шагов вдоль забора из колючей проволоки, то решал проблему, которая на самом деле еще не должна была быть моей. Но постоянная охрана концлагерей давала нам больше пищи для размышле­ния, чем все остальное, происходившее на службе.

Ночь ясная и холодная. Если хочется посмотреть на звезды, надо отвернуться от фонарей, смонтированных по углам лагеря. Тогда станут заметны ночной лес во­круг и огоньки Фюрстенберга на той стороне озера.