Фронтовые ночи и дни

— Очень вас прошу: будете снимать на земле Украины — снимайте как можно больше страданий человеческих. Украину в огне, обездоленных людей. Всеобщее горе людское — горящие села, несчастных женщин, детей, стариков. Все, что терзает человеческую душу…

Михаил вспомнил коменданта станции Лиски и еще раз мысленно возразил ему. Теперь уже вместе с режиссером Довженко.

Над рейхстагом знамя

Восьмой день идут бои в Берлине. Несмолкаемый гул стоит над городом. По улицам нескончаемым потоком двигаются танки, артиллерия, машины, люди. Восьмой день не видно неба.

Вместо него над головами плотные тучи дыма и пыли. Восьмые сутки солдаты без сна.

Бои — день и ночь, ожесточенные, упорные. Каждое мгновение кого-то вырывает смерть, и он остается навсегда на чужбине.

Город подготовился к уличным боям: перекрестки перекрыты баррикадами. Угловые дома, подъезды, подвалы превращены в доты. Бои идут в воздухе, на земле, под землей. За каждый метр, за каждое окно дома.

Со злобой и остервенением дерутся гитлеровцы, как загнанные в ловушку звери, которым уже некуда деваться. Иногда кажется, что все кончено, сопротивление сломлено, дом, улица, район очищены от врага, но гитлеровцы чердаками, тоннелями метро опять выходят в тыл советским частям.

Двадцать фронтовых кинооператоров продвигаются с передовыми подразделениями, снимают величайшую битву. Уже отсняты тысячи метров пленки, а события все нарастают.

Танкисты ведут бои на улицах, непосредственно примыкающих к имперской канцелярии. Какие массивные, угрюмые, тяжелые дома в этих кварталах. Подъезды забаррикадированы. Окна заложены кирпичом.

Над крышами домов бушует пламя. От бомбовых ударов, артиллерийской канонады вздрагивают, растрескиваются, рассыпаются стены. Улицы завалены щебнем, запружены подбитыми машинами, орудиями. Все дымится, горит.

Танкам продвигаться трудно. Они ползут, расчищая себе путь, подминая все что можно гусеницами, и с ходу, в упор бьют из орудий и пулеметов по окнам, подъездам, чердакам, откуда гитлеровцы засыпают их фаустпатронами. Как уязвимы здесь даже самые маневренные «тридцатьчетверки»!

Вспыхивает то одна, то другая машина. Танкисты едва успевают выпрыгивать из них. А кто-то и не успевает… На место подбитых из переулков выходят новые машины, упорно пробиваются вперед.

В подъезде, в куче какого-то хлама лежит оператор Иван Панов. Отказал аппарат. Возится с ним. Недалеко, за грудой дымящихся кирпичей — пулеметчик, возбужденный боем, седой от пыли. Он сидит, как китаец, подобрав под себя ноги, и, отчаянно матерясь, разворачивая ствол пулемета то вправо, то влево, строчит по окнам противоположного дома. Оттуда отвечает немец. Пули цокают по штукатурке стен — пулеметчик становится все белее и белее. Рядом с ним лежит его убитый товарищ… Панов торопится заснять дуэль пулеметчиков, но аппарат заедает, отказывает.

Через пролом разрушенной стены, как из переулка, тяжело перевалив через завал, выползают три наших танка. Взрыв — и один танк горит.

В окне противоположного дома — гитлеровец. Он нагло свешивается с подоконника с очередным фаустпатроном. Вспышка. Взрыв. Горит второй наш танк!

Из открывшихся люков машин друг за другом вываливаются дымящиеся клубочки, скатываются на землю и катятся по улице в подъезд ближайшего дома.

Идущий следом третий танк разворачивает на немца орудие. Выстрел. Грохот. Окно застилает облако дыма, обваливается стена…

В темноте подъезда слышен разговор:

— Двумя следующими машинами — по этой улице!

— Насколько, товарищ капитан, продвигаться?

— Пока не подожгут!

— Есть!

И через минуту из «переулка» выходят две боевые машины. Развернувшись, с ходу начинают вести огонь по окнам домов.

Группа пехотинцев пересекает двор и мгновенно где-то скрывается. На улицах пехоты почти не видно. Она передвигается из дома в дом дворами, чердаками, подвалами.

К концу дня кинооператор Панов перебрался в район зоопарка. Ожесточенный бой идет и здесь. Звери брошены, уже много дней их некому и нечем кормить. До них ли сейчас?..

Вечером кинооператоры встречаются на базе.

— Ты где был? — спрашивают друг друга.

— В районе пятой ударной.

— А войска третьей ударной вышли к рейхстагу.

Панов отправляется в район третьей ударной, в знакомый уже стрелковый корпус Переверткина. С генералом встречается неожиданно, в одном из подъездов. Докладывает:

— Приказано, товарищ генерал, снять рейхстаг.

— Что ж, — устало отзывается тот. — Иди снимай!.. — Осунувшееся, посеревшее лицо не спавшего много ночей человека, воспаленные, лихорадочно горящие глаза, брови, щеки, виски в известковой пыли.

Закончив разговор с офицерами, генерал отвел Панова в сторону и уже по-дружески разъяснил: