Фронтовые ночи и дни

Вокруг тишина. Ни стона, ни звука. Все замерли в оцепенении. Затем повернулись на одной ноге на сто восемьдесят градусов и зашагали обратно. Скоро дошли до дна ложбины и начали подниматься к нашим окопам. Где-то в глубине сознания шевельнулась мысль: все позади, мы сделали все, что могли, и наконец-то можно будет поспать.

Дезертир

— Увольнительную не имею права дать, — сказал командир батальона. — Ее может дать только комбриг, а он еще где-то в пути. А что, тебе так уж надо увидеть свою тетку?

— Да, она была мне вместо матери.

Тетя взяла меня к себе после смерти мамы, и я жил у нее в Ессентуках последние три года.

— Иди без увольнительной, но к утру возвращайся.

Часа за два до этого наш батальон вошел в Железноводск, откуда до Ессентуков, освобожденных от немцев днем раньше, километров двадцать. Одна из улиц вела в нужном направлении, и я весело зашагал по ней, предвкушая встречу с одноклассницами. На окраине я подошел к последнему дому и забарабанил в дверь. В это тревожное время да еще к ночи никому не открывали, даже не подавали признаков жизни. Но в конце концов, убедившись, что я не уйду, старческий голос произнес:

— Чего надо?

— Где дорога на Ессентуки?

— Да вот по этой дороге и иди.

Я зашагал дальше. Через пару километров наткнулся на стаю шакалов, грызших валявшуюся на дороге дохлую лошадь. До них оставалось метров десять, а они не разбегались. «До чего обнаглели», — подумал я и, передвинув автомат из-за спины на бедро, дал по ним очередь.

Сколько шакалов развелось! Впрочем, немудрено — пищи-то навалом. Табуны лошадей лежат вдоль дорог со вздувшимися животами. Жалко их. Очень уж они не приспособлены к современной войне. Не могут спрятаться ни в окоп, ни в подвал, залечь не могут. А над землей летят пули, осколки, снаряды.

Недавно рядом с нами стояла батарея на конной тяге. Так там породистому красавцу-тяжеловозу, которым мы все любовались, когда по вечерам его водили на водопой, во время бомбежки осколком срезало половину морды. Глаза были на месте и смотрели на нас, а вместо передней части — носа и рта, белели кости. Конюх, пожилой солдат, со слезами на глазах вел его за станицу, чтобы пристрелить. И хотя мы привыкли к смерти, лошадь почему-то стало жалко…

Топаю дальше. Вот и Ессентукский английский парк, переезд через пути. Вхожу в городской парк, где еще полгода назад гуляли с друзьями, слушали концерты на открытой эстраде, танцевали на танцплощадке. Совсем немного, и я постучу в родную дверь. Вот удивится тетя. Предвкушая радостную встречу, запел. Почему-то привязалась джазовая песенка:

Моя красавица мне очень нравится
Походкой легкою, как у слона,
Немножко длинный нос, макушка без волос,
Но все-таки она милее всех.

— Товарищ боец! — раздалось вдруг в ночной тишине. — Ваши документы!

Ко мне подошел патруль. Солдаты были какие-то чистенькие, гладенькие. Видимо, еще не воевали. Веселым голосом объясняю, что я боец взвода разведки 1-го батальона 7-й бригады 10-го гвардейского авиадесантного корпуса, что иду к своей тетке, которая живет здесь, за углом, и что к утру должен вернуться в свою часть.

— Давай увольнительную, — говорит старший.

— Да вы что, ребята?! Какая увольнительная? Штаб бригады далеко — комбат разрешил мне сходить без нее.

— Ничего не знаю. Предъявляй увольнительную.

Довольно долго мы так препирались.

— Пошли в комендатуру. Там разберемся.

Понимая, что выхода нет, иду с ними.

Комендатура помещается в здании городской поликлиники. Дежурный офицер, одетый почему-то в морскую форму, сидит в кабинете заведующего.

— Задержали дезертира, — докладывает старший патрульный.

Я в который раз рассказываю, как было дело. Офицера клонит в сон, и он вполуха слушает мои объяснения.

— Заберите оружие, отведите к остальным. Утром разберемся.

Патрульные, стоявшие у дверей, идут ко мне. Тут я теряю самообладание, и все дальнейшее происходит, как во сне. Я отскакиваю в угол, привычным движением перевожу автомат на бедро, взвожу затвор и направляю автомат на патрульных. Сам не знаю почему, говорю с пафосом:

— Гвардейцы оружия не сдают! Буду стрелять!

Патрульные в недоумении замерли. Установилась напряженная тишина. Рука офицера потянулась к кобуре. Я перевел автомат на него. Тут он оказался на высоте. Неожиданно спокойным голосом произнес:

— Ладно, отведите его как есть…

В зале стояло, сидело, лежало человек тридцать безоружных солдат опустившегося вида. Некоторые были пьяные. Я нашел свободное место и улегся. Мрачные мысли бродили в голове. Вместо того чтобы гулять по городу, красоваться перед одноклассницами, сижу в каталажке. Завтра меня, скорее всего, отправят в штрафбат, я расстанусь с родным батальоном, с товарищами. Наконец дала знать о себе усталость, и я заснул.