Фронтовые записки

— Знаете ли вы, — продолжал он, — что здесь, на этом участке Северо-Западного фронта, к началу войны были сосредоточены наши кадровые части, отлично экипированные и обученные? Можно сказать, что немцы разгромили их без боя, без выстрела, только с воздуха, авиацией, уничтожили и распылили всё, что было. Теперь от кадровых частей наших ничего не осталось. Этого пороха вы ещё не нюхали, а ведь горько получается: целые соединения уничтожаются, расстреливаются с воздуха, топчемся из-за отсутствия танков и авиации на одном месте, наступать не можем, вот, к примеру, хоть Молвотицу взять...

Здесь он развернул военную карту, в которую я с большим любопытством уставился, и показал юге Молвотицу — большой районный центр Новгородской области, занятый немцами и блокированный нашими войсками.

— Вероятно, мы будем брошены на Молвотицу, — высказал я предположение, услышав, что под ней слегла уже не одна наша дивизия.

— Зачем? Вряд ли, — сказал воентехник, — там уже дерётся много народа, не меньше, чем дивизия или бригада, достаточно для какого-то села, пусть это и райцентр. Вас куда-нибудь ещё двигают. Либо на Лычково — видите на железной дороге? Потом на Крестцы или Валдай... Либо на Демянск... Или на Залучье...

Я смотрел на карту, но мало что сумел запомнить и понять из возможных направлений. Он опять свернул и спрятал её.

После сообщённых им разнообразных и интересных сведений о природе здешних лесистых и болотистых летом мест, о населении, о том, как протекало наступление, и что известно про оккупированные противником места, разговор перешёл на оценку общего хода военных действий. Во многих вопросах мы оказались единомышленниками, в суждениях дополняли друг друга.

— Почему в Отечественную войну 1812 года, — говорил я, — Кутузов заявлял, что за десять французов он не отдаст одного русского? Так же думали, полагаю, и другие офицеры русской армии. А сейчас самой дешёвой “техникой” считают человека, солдата. Немцы воюют самолётами, бомбами, миномётами, а мы людьми, пехотой, — и я рассказал ему о заваленном трупами красноармейцев Крюкове, где сражались Панфиловские дивизии.

В памяти воентехника таких примеров было больше, и он поделился ими со мной. Рассказал, как ему довелось лежать в канавке на опушке леса, где размещался резервный полк, и как немцы сделали налёт на лес, в течение нескольких часов сбросив на него тысячи тонн бомбового груза. Они проделали операцию с немецкой тщательностью, педантичностью и жестокостью, не оставив нетронутым даже кусочка земли.

Говорили мы об утомлении войск и о невежестве в большинстве своём командного состава, о том, что войну несут на своих плечах рядовые солдаты, младшие лейтенанты и лейтенанты, младшие политруки да политруки.

Когда же конец этой войне будет? Не видно пока. А голод берёт всю страну железной хваткой. Подготовленность наша к войне оказалась негодной. Кто представлял себе, что начало войны и её развитие будет таким трагичным для русского народа?

Беседа была на редкость задушевной, обоим облегчила душу. Не зная даже фамилии друг друга, мы чувствовали себя друзьями, братьями, встретившимися после долгой разлуки, но не потерявшими взаимную любовь и доверие. 

На передовую

 19 февраля 1942 года

Кончался керосин в лампе, пламя слабело, и мы поочередно выкручивали фитиль. Затухала наша долгая ночная беседа. Интересна была она, однако сказывалось сильное утомление.

—Пойду, сосну, — сказал воентехник, вставая со скамьи и потягиваясь. Я тоже поднялся и стал выбираться из-за стола. В соседней комнате с жарко натопленной печкой храпели, лёжа на полу, бойцы. Комната освещалась большой лампадой, ярко горевшей перед образами, заставившими передний угол.

Дверь скрипнула. Это вышли на улицу к лошадям и повозкам старшина Максимцев с ездовым Конверовым. Я вышел вслед за ними.

Светало. Был сильный мороз. Белый пар вырывался с дыханием изо рта. В небо над избами поднимались тяжёлые, густые струи белого дыма. Безветрено.

“А мороз-то, пожалуй, на тридцать пять — тридцать семь градусов”, — подумал я, собираясь вернуться и последовать примеру моего приятного ночного собеседника.

— Тпр-ру, чёрт, — доносились из конюшни голоса ездовых вместе с храпом и ржаньем лошадей. Оглянувшись на улицу села из глубины того коротенького тупичка, где остановился наш обоз, я увидел неторопливо шагающий по середине дороги ночной патруль: три бойца с автоматами. Что бросилось в глаза и непривычно поразило — это белоснежные маскировочные халаты, в которых был патруль, тем более, что мы все были в чёрном морском обмундировании, за исключением немногих ездовых, вроде Конверова, и моего радиста Колесова, которые были в серых красноармейских шинелях и шапках.

“Всё ближе и ближе к передовой”, — подумалось мне, так как до сих пор в маскхалатах нам ещё никто не встречался.