Фрося. Часть 4

— Думаешь, что ты меня пугаешь, нет, я уже давно запуганная, но не за себя, а за Сёмку, ведь он ещё малец, нуждающийся в материнской поддержке и я боюсь испортить ему карьеру.

— Мама, не мне тебя учить и наставлять на путь истинный, всё это я сейчас говорю не для того, чтоб обидеть или унизить, просто я очень и очень боюсь за тебя, в твоём то возрасте и попасть за решётку к уркаганам.

В машине наступила долгая тягостная тишина и уже в пригороде Иркутска Фрося всё же её нарушила:

— Сынок, а знаешь, после наставлений Марка, после твоих обличительных и пугающих слов, я почти уверена, что скамьи подсудимых мне уже не миновать, хотя буду этому всячески сопротивляться.

Дай мне слово, что не бросишь Сёмку, материально он будет запакован, но морально, по всей видимости, будет раздавлен.

— Об этом могла и не просить, и себя ещё не хорони, я сгустил краски только для того, чтоб ты предприняла всё возможное для того, чтобы выйти сухой из этой мутной воды.

Хватит об этом, расскажи лучше мать, что нового у нашего великого партийного деятеля.

— Ах, Андрейка, тут глубокая задница — дома устроил полный домострой, пьёт, гуляет, поколачивает Нину, а недавно заразил её венерической болезнью.

Козёл и есть козёл, не хочу больше о нём говорить.

— У сёмки на тумбочке видел фотку нашей святой Анны в офицерской форме.

Хороша, ничего не скажешь, это явно её призвание, честно, я очень рад за неё, даже ей об этом сам напишу, адрес у Сёмки взял.

Так в разговорах они миновали Сосновск и, свернув с основного тракта, на сколько позволяла проложенная через тайгу дорога, понеслись к Таёжному.

Глава 24

Машина затормозила, возле нисколько не изменившегося за время отсутствия здесь Фроси, дома Аглаи.

Андрей облегчённо выдохнул:

— Ну, лапочка моя выдержала эту смертельную дорогу, ведь я на ней дальше, чем на сотню километров никогда не отъезжал.

Сама понимаешь, куда и когда мне на ней мотаться.

Труба дымит, значит, тётя Аглая дома.

— Сынок, занеси мой чемодан, пожалуйста, а я побегу, хочу быстрей обнять мою несчастную подругу.

Фрося уверенно толкнула знакомую дверь.

Она легко поддалась и в нос шибануло кислятиной давно не убираемого помещения и не очень свежей еды.

За неубранным столом, заставленным тарелками с остатками былого застолья и початой бутылки водки, сидела со стаканом в руке одинокая Аглая.

Фрося застыла на пороге, не сводя взгляда с убитой горем женщины.

Та медленно оглянулась:

— Ааа, подружка, привет, привет, проходи, присядь, помянём моего Коленьку, он же к тебе очень хорошо относился.

Фрося подошла к Аглае, обняла её за плечи и поцеловала в щёку.

От той пахло не свежим бельём и жутким перегаром.

— Аглашка, ты ему этим поможешь, топя себя на дне рюмки?

Женщина с опухшим от плача и водки лицом, опустила голову на руки и всхлипнула:

— Я ему уже ни чем не помогу и мне тоже никто уже не поможет, жизнь кончилась.

— Прекрати ты, в самом деле, а то врежу по заднице, лучше скажи, где твои девчонки и другой люд, почему ты одна?

— Фросенька, вчера было девять дней, как похоронили мужиков — Колю с Васей, земля им пухом, кому они мешали, кому насолили, жили себе и людям на радость, обходясь малым: работали, рыбачили, охотились, по выходным и праздникам лишь выпивая, найди ещё таких мужиков в наших краях.

Аглая схватилась двумя руками за всклокоченные засаленные волосы и закачалась, утробно подвывая:

— Горе моё горюшко, осталась я одна, совершенно одна, некого ждать с работы, не за кем ухаживать, не с кем браниться и ласкаться, горемычная моя судьбинушка…

Во время этих стенаний убитой горем женщины, в дом с чемоданом матери и со своей дорожной сумкой вошёл Андрей и сразу же оценил обстановку.

Он подошёл к пьяной, убитой горем женщине, поднял её на ноги и прижал к груди:

— Ну-ну, тётенька Аглая, беде твоей уже не поможешь, ты ведь знаешь, как я любил дядю Колю, что он для меня значил в этой жизни, ведь после моего папы, это был главный мужчина, который поддерживал меня в трудные моменты жизни, и во многом благодаря ему, я полюбил навечно тайгу.

И, тут Аглая зарыдала:

— Андрюшенька, эта подлючая тайга его сгубила, а вместе с ним и меня.

— Тётенька, тётенька, не тайга его сгубила, а жестокие люди, а таких и в городах хватает.

Аглая громко икнула и вытерла с лица слёзы тыльной стороной ладони.

— Садись Андрейка за стол и мать усади, а то стоит посреди хаты, как не родная, давайте помянём моего Коленьку, вчера было девять дней, как предали земле тела мужиков, а до этого они почти месяц провалялись убиенными в тайге, замёрзшие и засыпанные снегом, хорошо ещё дикие звери не растащили.

Пока Андрей успокаивал и выслушивал Аглаю, Фрося не переодеваясь, вытащила всю грязную посуду на кухню, поставила греться бачок с водой, и принесла им три чистые тарелки и рюмки.

Андрей разлил водку, поднял свою рюмку и несколько секунд помолчал, в глазах его блестели слёзы:

— Светлая память хорошему человеку, мы сохраним о нём тепло в своих сердцах до последнего дыхания.

Они не чокаясь выпили и захрустели солёным огурцом.

После третьей рюмки Андрей поднялся.