Фрося и Пестрянка

Мучительная тоска охватила Пестрянку. Точно цепь, на которой она так недавно еще сидела, опять была привязана к ее ошейнику и становилась все короче и короче, так что Пестрянке уже нельзя было никуда двинуться, даже на вершок… Наконец как будто эта цепь уже только одним кольцом коротким, тяжелым ухватила Пестрянку, и ей даже головы нельзя было повернуть…

Глава IX

Голодная Фрося все сидела на крыльце и закрыла глаза, готовые подернуться слезами. Вдруг детский крик, раздавшийся над ее головой, склонившейся в унынии, заставил ее вздрогнуть и раскрыть глаза.

Перед нею стояли Катя и Анюта Гобзины. Девочки были погодки, обе белокурые, обе розовые, курносые, с широкими скуластыми рожицами, покрытыми веснушками; они были, очевидно, обеспокоены. В маленьких загорелых и пухлых руках старшей, Кати, торчала деревянная посудина, выкрашенная снаружи. В ней лежали кости, жирные обрезки мяса и куски хлеба. Девочка, с трудом держа тяжелую для ее ручонок чашку, полуоткинулась назад своим коротеньким телом, в светлом платьице, таком же как и у Анюты.

— Девочка, девочка! — восклицала она, обращаясь к Фросе: — не видала ты Пестрянки, нашей собачки? Она сбежала… Цепь порвалась, и она убежала… А мы ей корму принесли.

— Да, убежая… не видая? — вторила ей, лепеча, совсем как маленький ребенок, Анюта.

Круглые, светлые глазки ее под золотистыми, чуть видными бровками расширились и округлились; точно перетянутые ниточками, пухлые кисти рук в детском отчаянии хлопали по юбке.

Фрося в первый раз видела так близко перед собою этих девочек, этих счастливиц, дочек самого Сидора Петровича. Она даже смутилась от этой встречи; но известие, что Пестрянка убежала, взволновало ее не менее хозяек несчастной собаки, пришедших, по случаю отъезда отца, покормить свою любимицу.

И едва эта мысль — Пестрянка убежала — вспыхнула искоркой в головке и без того расстроенной Фроси, как рядом с ней вспыхнула и другая, еще более ужасная. И она, позабыв всякое смущение, вскочила со ступеньки крыльца и, хлопнув по бедрам своими худыми руками почти так же, как это делала Анюта, воскликнула:

— Убежала!? Пестрянка!? Наверно, в лес! А там волки!.. Ох, съедят ее!.. Еще вчера Никандра мамыньке говорил: страшенные волки!

— Волки! — вдруг взвизгнула Катя и поставила на землю посудину с кормом: точно у нее ручонки обессилели от того, что сказала Фрося. Анюта же вдруг разом заплакала громко и протяжно.

— Анютка! Анютка! не плачь! — закричала на нее Катя и даже затопала босой ножкой. Но в окрике старшей сестры слышались почти такие же слезы, как и в плаче младшей. Анюта не унималась.

— Во-олки! во-олки! — выкрикивала она сквозь слезы…

— Ну, пойдем к маме, к маме пойдем! — схватила ее за руки Катя. — Скажем ей, скажем ей…

И, не договорив, что они скажут маме, обе девочки, одна, все еще всхлипывая на бегу, другая, тяжело дыша, побежали, держась за руки, в ворота своего двора и скрылись за ними. Только их босые белые пятки сверкнули перед Фросей.

Она осталась опять одна. У ног ее на зеленой травке, перед крыльцом школы стояла посудина с кормом, которую девочки от волнения забыли. Из посудины пахло недавно сваренным мясом; сочный жир желтоватым теплым блеском отсвечивал на солнце; аппетитные, хотя и обгрызенные куски сероватого ситного хлеба с светло-коричневыми корками, обсыпанными кое-где мукою, выставлялись из краев посудины.

Во время короткого разговора о Пестрянке Фрося забыла о своем голоде; но вдруг запах и вид всего этого точно пробудил внутри ее какое-то злое, маленькое животное, которое заскреблось в ее груди, завозилось в ее желудке… Ее больная худая рука быстро протянулась к посудине. Но она сейчас же отдернула руку.

Разве это для нее? Ведь, это для Пестрянки… Но, ведь, она может взять самый маленький кусочек хлеба… Девочки не заметят… И ручонка Фроси опять, но уже тихо и нерешительно потянулась к краюшке хлеба, так подзадоривающе торчавшей над самым краем посудины.

Но она снова еще быстрее отдернула руку. Вдруг ей вспомнилось наставление батюшки в школе: — Кто покорыствуется чужим добром, хоть самой маленькой пылиночкой — тот тать, вор… Только то, что ты заработал горбом своим, руками добыл, — то и твое, тем и будь сыт. Помни заповедь: Не укради! — густым басом, почти грозно говорил батюшка ученикам.

Фрося в это время стояла за дверью и благоговейно повторила шепотом: — не укради!

— Но, ведь, если б это было чужое, — продолжала думать Фрося, между тем как голодный, неведомый зверек внутри ее царапал ее сильнее, а запах жира, мяса и хлеба так сладостно смешивался с росистым воздухом летнего утра.

— Это, ведь, для Пестрянки… Ну, а Пестрянку, наверное, съели волки… Значит, это ни для кого, ничье… Ведь, у Гобзиных другой собаки нет. Ну, а если Пестрянку не съели волки? Если ее найдут, или она сама прибежит, — побегает, побегает по лесу и прибежит домой?