Фрунзе

Победа армии труда, несмотря на все старания врагов, неизбежна. За работу, и смело вперед!»

Едва ли не через два-три дня Михаил Васильевич лучше знал обстановку на фронте, чем многие сотрудники штаба: те верой и правдой служили, он жил фронтом, был душой его и сердцем. И видел фронт не только по карте или по оперативным сводкам, а в движении огромных масс, в ратном их труде, в их судьбах, как видел это и рядовой красноармеец, и командир полка, и командарм.

В день, когда он приехал, Южный фронт включал три армии: 6-ю, 13-ю и 2-ю Конную.

Доверчивый и весьма деликатный в общении с товарищами, он с трудом разрывал старые привязанности. И хотя в штабе и у Станислава Коссиора — в ЦК КП(б)У — о командарме-6 Константине Авксентьевском сложилось негативное суждение, он заменил его Августом Корком только через месяц, когда для решающего удара по Врангелю понадобился более волевой командарм. И после разгрома Врангеля взял Авксентьевского с собой для ликвидации банд батьки Махно. И через три года хотел сохранить для армии старого боевого товарища, когда возникло его «персональное дело» в ЦКК РКП (б). Михаил Васильевич дал тогда ему лестную характеристику, не умолчав, естественно, и об ошибках. Когда Авксентьевский был рядом с Фрунзе, за ним «не числилось крепких промахов (только в быту иной раз — увлечение выпивкой)». Промах он сделал позднее. «Самым скверным для него фактом считаю его женитьбу на какой-то бывшей актрисе, совершенно чуждом нам человеке». Фрунзе не раз предупреждал его о недопустимом для ответственного работника партии таком сожительстве. «Общее мое мнение о нем: это человек преданный революции и партии. Человек с большими заслугами в прошлом и с возможностями для будущего. Его несчастье — склонность к выпивке. Так как он сравнительно молодой член партии (с 17-го года) и не обладает настоящим революционным запасом и моральной устойчивостью, то легко поддается влиянию среды. Сейчас, насколько мне известно, он совсем не пьет и много работает. Твердо ли это — в этом вся суть…»

Когда Корк принял от Авксентьевского 6-ю армию, Фрунзе сформировал и еще одну армию — 4-ю — во главе с Лазаревичем.

Но это было позднее, когда уже определилось направление главного удара по Врангелю. Сейчас же, на первых порах, он вызвал командармов и о каждом своем шаге, не реже двух раз в неделю, телеграфировал Владимиру Ильичу.

Первая депеша ушла в Кремль 28 сентября: «Прибыл в Харьков 26 утром. В два дня сформирован в основных чертах штаб фронта, с 28 приступивший к работам почти в полном объеме. Положение на фронтах характеризуется упорным сопротивлением противника, очевидно, прекрасно осведомленного о наших планах, которые он стремится разрушить путем ударов в направлениях наших группировок. Движение к Донецкому бассейну рассматриваю именно так. Предполагаю со своей стороны, впредь до окончания подготовки общего наступления, нанести ряд коротких ударов. Завтра вызываю в Кременчуг командармов 6-й, 1-й и 2-й Конной. Настроение частей несколько надломлено. Переход в общее наступление зависит от времени подхода 1-й Конной. Установили связь с ЦК Украинской. Подготовляем мобилизацию незаможных крестьян. Тыл очень плох. Делаем все, что можем. Прошу ускорить приезд Баранова, а также командировать на фронт тов. Куйбышева».

Перед отъездом в Кременчуг выдался час-другой для встречи с Демьяном Бедным. Михаилу Васильевичу нравилось говорить с поэтом. Плотный, с гладко выбритым облысевшим черепом, с румянцем во всю щеку и маленькими рыжеватыми усами, он был воплощением бодрости для политотдельцев и сотрудников штаба. Газетчики бегали за ним толпой, ожидая от него откровения. Он им рассказывал удивительные байки, щуря маленькие светлые глаза; с полных губ не сходила улыбка. С самым серьезным видом говорил о смешных пустяках и заливался смехом, когда говорил о важном деле. Грохотал его низкий бас, янтарный мундштук с папиросой беспрерывно торчал между пальцами левой руки.

— Я читал перепалку твоих ребят с беляками, — громыхнул он с порога и сбросил на диван кожаное пальто. — Эту самолетную «дуэль» с помощью листовок. Бьюсь об заклад, что кормишь ты их пасхальной еврейской мацой — без соли, перца и сахара. Именно так пресно они пишут!

— А вы им подбросьте дрожжей. Или бомбочку — зажигательную, чтоб они воспрянули духом.

— Думаю. Но пока не уловил изюминку. Очень это трудная штука — угодить в точку, поймать за хвост жар-птицу. Она где-то рядом ходит, иногда садится на плечо и долбит клювом по лысине, — он хлопнул себя по бритому темени и засмеялся раскатисто.