Fuck’ты

Макеева, почему-то мне проще называть ее по фамилии, была высокой, и из-за этого ее чаще называли не стройной, а худощавой. Она всегда забирала темные волосы в тугой хвост, тело кутала в водолазки неброских пастельных цветов, а на ногах никогда не носила каблуков… Вот в общем-то все, что я могу о ней вспомнить. Да и она никем мне не была… ничего не рассказывала о своей жизни и о мужчинах, которые, что скрывать, нас формируют…

На поминках я зашла в комнату, где она умерла. Линда общалась со старым, но в меру обаятельным мужчиной на тему медиумов и кошек, и уплетала «Цезарь» вместо кутьи. Этот же салат был у меня в голове: все порублено, разорвано и посыпано вопросами «зачем» и «почему», а сам факт сухарями теребил что-то похожее на нервы. А я тоже умру?

Вдруг в комнату зашел тот самый странный мужчина, который вез меня на злополучную посиделку с Настей и Кариной, достаточно высокий, с вытянутым лицом, сужающимся книзу, и странными, глубоко посаженными зелеными глазами, странно для похорон одет — синие джинсы и красная майка с длинным рукавом.

— Смертью пахнет, — изрек он чем-то монохромным, похожим на голос.

— И краской, — констатировала и я этот странный факт.

— А вы здесь по какому поводу? — спросил почти стальным и не по-человечески холодным голосом.

— По причине смерти.

— Нет, вы просто зря себя истязаете. Думаете, я не вижу?

— Что?

— Что, что. Да вам же нравится страдать в поисках ответов на вопросы, хотя вы прекрасно знаете, что их нет.

— …

— …

— Краской пахнет, — нашла я странный предлог выйти из этого разговора и направилась к двери.

— И смертью. А жаль, что у нас не было секса… — добавил он, когда я прошла мимо, чуть задев плечом его локоть.

На самом деле пахло Armani.

Если бы мы встретились не на похоронах, был бы прекрасный секс. Я в этом уверена.

Романович должен закурить

Прошло несколько дней… И опять минуты стали часами, дни неделями, жизнь вернулась в привычное, немного занудное русло…

На работе затишье. Дали кастинг кошек для «Вискаса». Теперь целыми днями езжу фотографирую котят, вру хозяевам, что покупаю для себя, и слушаю радио в машине, издеваясь над водителем, которого прозвала «дебилушкой», — это подло, знаю. Тоскливо было, когда с Куклачевым-младшим забрали последних котят, крупными мозолистыми ладонями он запихнул двух полосатых зверушек в маленькую клетку с рыжим дном и кинул на заднее сиденье джипа. Пахло кошачьими экскрементами.

Метеобюро дало точный прогноз: унылый снегопад и скользкие трассы.

Я вышла на Смоленке, пошла в сторону «Калинки-Стокманн», и вдруг из ниоткуда меня окрикнул Романович, которого я не видела уже несколько недель.

— Ты куда пропала?

— Это ты пропал.

— Да я тебе звоню, а у тебя телефон заблокирован, я даже денег положил, а он выключен.

— Черт… Я же номер сменила…

— Дай запишу, набери мне… Хорошо выглядишь, кстати!

— Почему ты не прислал мне свой рассказ тогда?

— Я его стер!

— Зачем?

Двое повисли в сититайме, с галогеном витрин и бьющими холодным спектром фонарями, вечерними людьми, спешащими к горящим окнам и ужину. А мы смотрели в блестящие от ветра глаза и просто улыбались.

— Так надо было. Ладно, меня Жанна ждет… — он чмокнул меня в холодную от воздуха и отсутствия оргазмов щеку. Мне в спину ударил тяжелый женский взгляд.

— Я скучаю, — шепнула я почти на ухо.

— Я… тоже скучал.

— Пока…

Алек однажды сказал, что Жанна простит любую измену, кроме той, что будет связана со мной. А кроме меня и ее он ни с кем не спал и никому не звонил. Они встречались уже полтора года, но вместе не жили. Он не хотел. Ей было двадцать пять, ему двадцать два. У нее это последний шанс, у него первое «всерьез». А нас с ним связывало непонятными нитями странное прошлое, которое мы старались забыть, но почему-то помнили. Иногда я засыпала и не могла найти места, привыкшая к бережливому касанию воздушных кудряшек, хотелось перекинуть ногу через его бедро или даже отвернуться к холодной стене, чувствуя, как он сопит мне в лопатки.

Были моменты, когда надо было давить на газ и пересекать две сплошные. Но я разворачивалась через пунктир. И снова стояла на светофоре. И он бы ушел от нее. Но в те моменты я сама с кем-то встречалась.

Мы с Настей встретились в уютном итальянском ресторане на Смоленке. Она странно улыбнулась при моем появлении, я наклонилась, чтобы чмокнуть ее в щеку, но она отклонилась и с суровым взглядом, устремленным вдаль, сухо произнесла:

— Избавь меня от этого!

Логические выводы скомкались у меня в голове и устремились к сигарете, которую я судорожно закурила.

— А что случилось?

— Знаешь, когда мы клялись не разглашать информацию о мужчинах, болезнях и абортах, мы клялись! Клялись жизнями наших будущих детей, матерей и просто клялись! Если ты безбожна, то это твои проблемы. И какого хрена они должны становиться нашими?

— Настя, о чем ты, черт возьми, говоришь?