Fuck’ты

Алек — это особь, находящаяся в моей постели вот уже третий год, и притом не единственная. Высокий, немного кучерявый, завсегдатай ночных тусовок и эротических фотосессий. Я помню то время, когда он снимал студию в здании научного института на Ленинградском проспекте и я вечерами приезжала, спускалась в занюханный подвал, здороваясь с уставшим вахтером, сворачивала налево и шла узким сырым коридором под нервное мигание пыльных ламп. Звонила в тонкий и выпуклый звонок. Ждала минуту, две, он открывал, уставший. В каморке рядом одевалась модель. Он сворачивал фоны, убирал реквизит в огромные картонные коробки, выключал свет, снимал приборы со штативов и делал мне чай, наливая из старого кулера почти холодный кипяток. Так мы и жили в стиле ню.

Мы были первым поколением, которое не стеснялось обсуждать оргазмы с четырнадцати лет и мастурбировало, не испытывая мук совести. Москва — город не для девственниц. Город бесконечного слияния тел, судеб, душ. Горячий, обжигающий, разбрызгивающий воду сотнями струек по рекам, кранам и стаканам. Город-сказка. Потому что полон несбыточных ожиданий.

— И как ей руль не мешает? — проворчала я, пустив слова из губ прямо в ушную раковину, дотронувшись до внешнего хряща, чтобы почувствовал, как сотрясается барабанная перепонка.

— Он кресло отодвинул, не видишь, что ли?

— В Штатах их оштрафовали бы долларов на пятьсот…

— Сделаешь мне так же?

— Я умею лучше.

— Я знаю…

Я остановилась как вкопанная и наблюдала за темпом появления макушки в поле зрения: ритмично и врожденно грациозно. Люблю наблюдать. Свидетель — тоже участник событий. Тогда я — завсегдатай московских оргий.

Когда мужчина, кряхтя так сильно, что несколько вен пропечатались на лбу и были со всей точностью видны сквозь тонированное стекло, кончил, я отвернулась — не люблю лица мужчин во время оргазма. Это обязывает. Он протянул Ире салфетку, она, улыбнувшись, вытерла губы. Наверное, это случайный секс. Интересно, а сколько она за это получит: пятьдесят, сто, двести долларов? И почему тогда мы, идеальные девушки, делаем это бесплатно и расплачиваемся неясностью отношений? И подразумевает ли секс отношения, а отношения — секс? Все так странно, непонятно и не понято. Но дико завораживающе.

Недавно я попала под стрит-ток[1], меня спросили, что я думаю о легализации проституции. Журфак дурачится. Прошла мимо, про себя подняв две руки «за». Зная, что шлюхи подвергнутся тщательной проверке на наличие венерических заболеваний, мужчины будут выплескивать лишнюю сперму в здоровое влагалище без всяких объяснений и мук совести, сидя в глубоком черном кресле, оглядывая уютный холл борделя, будут листать каталог, выбирать приглянувшуюся, оценивать, мысленно примерять на себя в самых искушенных вариациях и возбужденными заходить в райский кабинет. Особо брезгливые, наконец, пожалеют истертые мозолистые руки и спокойно отдадутся неблагочестивому соитию. А мы будем спокойно их отпускать на эти измены, зная, что они все равно вернутся к нам. Или к другим. Все изменяют. Это факт.

Утопические мысли смыло волной реальности: Москва — город публичный, где случайный секс — обыденное постоянство вещей. Вожделение есть повсюду — в девушке, слизывающей майонез с французского хот-дога, в мужчине, который холодно и жестоко курит сигарету в спортивном кабрио, в той паре, которая, не стесняясь, просовывает руки сквозь гульфик, расположившись на одной из лавок Никитского бульвара.

Все со всеми спят. По вечерам машины сумбурно паркуются на Садовом, заходят парами, похотливый швейцар открывает им дверь. Ужиная в «Виваче», они просто хотят есть, чтобы потом убивать только один голод — сексуальный. Все остальное — формальности. Где-то между этими формальностями ходит-бродит любовь, сильная, волевая, всепоглощающая, мускулистая и очень избирательная к людям. Я с ней не знакома.

Мы слишком много говорим, обсуждаем, спорим, с тех пор как отменили цензуру, мы толчем воду в ступе. Бесконечно, муторно, все более цинично. Из-за этого и сходят с ума. От слов и предположений. От любви? Бывает.

Алек обнял меня за шею и поцеловал в волосы, ему хотелось гулять, говорить, общаться. А мне — секса и убежать от мыслей. Я не хочу ни о чем говорить. Упруго и нервно я взяла его за руку и потянула домой.

— Холодно. Пошли.

— У меня уже аллергия на потолки и стены. Может, я тебе лучше куртку дам?

— А я тебе завяжу глаза, и ты забудешь про стены, а ночной воздух заменит запах моего тела.

Почему? Не знаю, но он мне подчинился. Хотя я не властный человек, отнюдь нет. Просто умею сокращать физическое расстояние до близости. А в душу я не лезу, только под душ. То холодный, то горячий, то стоячий, но никогда висячий.

Мы поднялись по статной и масштабной лестнице к подъезду, ровно, синхронно. Стук каблуков перебивал по громкости его шаги, широкие, сильные, тянущие за собой. Его рука, влажная, с ярко выраженными сухожилиями, сжимала мою, с тонкими пальцами — семь лет на скрипке играла.

Уже в дверях мы встретились с Ирой.

— Как вечер? — спросил ее Алек. Потоки звуковых волн накрыли тишину.