Фуга для темнеющего острова

Судя по карте, у села не было четко выраженного центра, и состояло оно из двух улочек с хаотично разбросанными домами. Первый дом миновали в тишине – заброшенный, с выбитыми окнами. Такой же второй дом, и третий, и вообще все дома по пути.

Только мы вышли на перекресток, как спереди раздался выстрел, и одного из нас, шедшего рядом с Рафиком, отшвырнуло назад.

Мы остановились. Кто был возле тачек, пригнулись, остальные укрылись где попало на обочине. Я посмотрел на упавшего, он лежал в шаге от меня. Пуля попала в шею и вырвала приличный кусок мяса. Кровь била фонтаном во все стороны, и хотя глаза уже остекленели и бессмысленно смотрели в небо, в горле еще тихо булькало. Через пару секунд все стихло.

Я был потрясен произошедшим. Скитаясь по разоренной войной стране, я видел немало мертвых тел, но впервые человека, к тому же знакомого, убили на моих глазах.

Я отполз в сторону и укрылся с другого бока тачки.

Дорогу впереди перегораживала баррикада, причем не типичное нагромождение камней, старых автомобилей и досок, а капитальное сооружение из кирпичей и цемента. Посередине были вделаны узкие пешеходные ворота, а по бокам от них – два высоких ограждения, за которыми виднелись люди. Прозвучал очередной выстрел; пуля расщепила деревянный борт тачки совсем рядом со мной. Я пригнулся еще ниже.

– Уитмен, у тебя винтовка! Стреляй!

Я оглянулся на Рафика. Он и еще двое распластались в придорожной канаве.

– Бесполезно, они в укрытии, – сказал я.

По обе стороны от баррикады тянулись бетонные стены, из-за которых торчали крыши домов. Интересно, можно ли как-нибудь попасть в село через поля… Впрочем, местные настроены крайне враждебно, так что лучше и не пытаться.

Сунув руку под фальшивое дно тачки, я вытащил винтовку и зарядил ее. Все наши смотрели на меня. Стараясь не высовываться, я направил оружие в сторону баррикады в поисках удобной мишени и стал ждать, пока кто-нибудь подставится.

За следующие несколько мгновений у меня в голове пронеслось множество мыслей. Не в первый раз я держал в руках серьезное оружие, хотя никогда не целился в кого-то с намерением причинить вред или убить.

– Чего ты ждешь? – тихо спросил Рафик.

– Не вижу, в кого стрелять.

– Так выстрели в воздух… Хотя нет, погоди. Сейчас что-нибудь придумаю.

Я с готовностью опустил ствол, а когда Рафик велел мне спрятать винтовку, я выдохнул от облегчения. Не знаю, как я поступил бы, если бы он приказал мне стрелять.

– Ничего не выйдет, – сказал Рафик, обращаясь не столько ко мне, сколько к остальным. – Мы не пробьемся. Надо отходить.

Думаю, я догадывался об этом с самого начала. А еще я понял, что такими словами Рафик серьезно подрывает свой авторитет. Мужчина, который предупреждал нас о штабе патриотистов, молча лежал рядом.

Наша тачка была накрыта куском белой ткани. Мы время от времени поднимали его, чтобы продемонстрировать свой нейтралитет. Рафик попросил меня передать ему ткань, поднялся и развернул ее. Никто не стрелял. Я невольно восхитился его храбростью. На его месте я точно не стал бы рисковать жизнью. Вообще, я заметил, что в минуту опасности наиболее честен с самим собой.

Затем Рафик приказал нам отступать к дороге и медленно уходить. Не покидая укрытия за тачкой, я покатил ее следом, и весь отряд потянулся прочь от села.

Рафик остался, держа белый флаг в вытянутой руке, будто прикрывал нас. Очень медленно и осторожно он шел за нами, при этом не сводя глаз с баррикады. Кто знает, что было бы, если бы он, как и остальные, подставил спину.

Мы едва скрылись за поворотом, где стрелок бы нас не увидел, как прозвучал очередной одинокий выстрел. Те, кто не катил тачки, кинулись врассыпную, остальные побежали вперед, пока село не скрылось из виду. Только тогда мы почувствовали себя в безопасности и остановились.

Через несколько секунд Рафик, отчаянно матерясь, догнал нас. Пуля прошила белый флаг и разорвала ему рукав. Возле локтя зияла дыра размером с блюдце. Возьми стрелок хотя бы чуть выше, Рафику раздробило бы кость.

Этой ночью перед сном я понял, что сегодняшние события прибавили нашему лидеру авторитета. Естественно, я не стал ни с кем делиться – из боязни показаться еще большим трусом, чем на самом деле. Впервые с того дня, когда африммы увели у нас женщин, я испытал сильнейшее желание заняться сексом с Изобель. Я тосковал по ней, хотел ее, мучимый обманчивыми воспоминаниями о счастливом прошлом.

* * *

После обеда я остался с дочкой, а Изобель пошла в ближайшую деревню выпрашивать еду. Деньги у нас были на исходе: из всех средств, которые мы забрали из дома, осталось не более нескольких фунтов.

Впервые мне удалось поговорить с дочкой, как со взрослой. Ни я, ни Изобель не сообщали ей сути нашего разговора, однако Салли, видимо, сумела сделать выводы самостоятельно. Теперь она говорила и вела себя, как зрелый и ответственный человек. Я несказанно гордился ею.