Фуга для темнеющего острова

– Идти можешь? – спросил один.

– Навряд ли. У вас есть врач?

– В городе есть.

– Значит, вы меня впускаете?

– Да. Только запомни несколько правил. Переоденься и приведи себя в порядок. У нас город приличный. Не выходи на улицу, когда стемнеет, найди себе жилье. Будешь бродяжничать, тебя вышвырнут. Пляж и набережную патрулируют каждую ночь, так что туда тоже не суйся. И ни слова про черных – это наше главное условие. Все ясно?

Я кивнул.

– А если я соберусь уйти?

– Куда и зачем?

Я повторил, что разыскиваю жену и дочь, а значит, мне надо будет выйти с восточной стороны в направлении Шорема. Дружинник рассказал, как попасть на дорогу, ведущую вдоль побережья.

Наконец меня отпустили. С огромным трудом я поднялся на ноги. Не припомню, чтобы когда-нибудь испытывал такую боль. Один дружинник сходил в дом за тростью, наказав мне потом ее вернуть. Я пообещал, что верну, хотя и не собирался.

Медленно, превозмогая чудовищную боль, я заковылял к центру города. Каждый шаг давался через силу, поэтому дорога от баррикады заняла целых полчаса. Меня трясло. Хотелось упасть на землю, закрыть глаза и провалиться в беспамятство. Удерживало только то, что если меня увидят в таком виде, то точно вышвырнут. Я упрямо шел дальше.

* * *

Шум раздался совсем рядом. Полог палатки распахнулся. Снаружи стояли двое. Один светил фонариком мне в лицо, у второго был автомат. Тот, что с фонариком, схватил Изобель за руку и вытащил из палатки прямо в лифчике и трусиках. Она позвала на помощь, но между нами встал автоматчик. Африканец с фонариком ушел, а снаружи продолжали доноситься крики и ругань. Я лежал, прижав Салли к себе. Девочка проснулась, я пытался ее успокоить. Автоматчик по-прежнему неподвижно стоял на входе, наставив на меня оружие. Раздалось три выстрела, и я замер от ужаса. Какое-то время было тихо, затем опять донеслись крики, среди которых я различил приказы на непонятном африканском наречии. Салли дрожала. Дуло автомата почти упиралось мне в голову. Снаружи прозвучало еще два выстрела, и через несколько секунд в палатке появился другой солдат с фонариком. Протиснувшись мимо автоматчика, он дважды пнул меня, отпихивая от Салли. Я еще крепче прижал девочку к себе. Она завизжала. Меня ударили по голове кулаком, потом снова. Солдат вцепился в Салли и силой потянул на себя. Мы продолжали держаться друг за друга. Дочка молила о помощи, но я ничего не мог поделать. Солдат врезал мне ногой в лицо. Я машинально попытался закрыться правой рукой, и он наконец выхватил Салли. Я стал кричать, чтобы нас оставили в покое, что она еще ребенок, и хотел было схватиться за ствол автомата, однако солдат упер его мне в горло. Я отполз, а Салли, не обращая внимания на ее попытки вырваться, вытащили наружу. Африканец шагнул внутрь и, присев, приставил автомат мне ко лбу. Щелкнул боек, я зажмурился. Ничего не произошло.

Африканец с автоматом десять минут сидел надо мной, пока я вслушивался в шум. Много кричали, угрожали, ругались, но больше не стреляли. Загудел двигатель, отъехала машина. Мой охранник не шевелился. Над лагерем нависла нездоровая тишина.

Снаружи прозвучал приказ. Африканец убрал автомат и вышел из палатки.

Я заплакал.

* * *

Начала кружиться голова. Перед глазами плыло, накатывала тошнота. После каждого шага приходилось останавливаться, чтобы собраться с силами. Такими темпами засветло мне до набережной не дойти. Чем дальше, тем дольше длились мои перерывы.

Пригородные улицы выглядели так обыденно и нормально, что казались нереальными. Похоже, я слишком долго скитался по лесам, канавам и фермам. Дома были красивые и в хорошем состоянии, возле многих припаркованы автомобили. Более того, они даже ездили. Фраза «гражданский автотранспорт» звучала дико. За прошедший год я наблюдал на дорогах только военные конвои, поэтому не сразу осознал, что где-то люди могут ездить на своих машинах по своим делам. В саду перед одним из домов на раскладных стульях сидела пожилая пара. Они смотрели на меня с любопытством. Зрелище то еще: немытый, нечесаный, небритый, увешанный сумками и пакетами, с какой-то палкой… Они молча отвели взгляд, словно им было неприятно. Я постарался ускорить шаг, хотя от острой боли сводило зубы и шею.

На перекрестке с проспектом машин было больше, даже проехал городской автобус. Солнце зашло за тучу, потом снова выглянуло. На другой стороне дороги стоял щит с рекламой средства для похудения. Я стал ждать, пока появится возможность перейти, и еле достиг середины проспекта, где был островок безопасности. Там я с трудом отдышался. Когда я преодолел проезжую часть, тошнота накатила с новой силой, и меня вырвало прямо на тротуар. Прохожие косились в мою сторону; дети, игравшие в соседнем дворе, замерли, разинув рты, а один побежал в дом.

Придя в себя, я заковылял дальше, уже совершенно не понимая, где нахожусь и куда иду. Я насквозь пропотел, меня снова вырвало. К счастью, поблизости оказалась скамейка. Я присел на нее и несколько минут отдохнул. Сил практически не осталось.