Фуллстоп (СИ)

— Еще бы, годы практики. К вашим услугам здесь целый конвейер с последними достижениями техники, как мастерству не расти. — В словах Сан Саныча слышалось что-то похожее на уважение. — Но я вас расстрою, конвейеру недолго осталось работать. Санаторий в определенных кругах не такая уж тайна, знаете ли, и далеко не все жертвы находятся в неведении относительно своей судьбы, как вам хотелось бы.

— Предполагаю, не в последнюю очередь вашими стараниями? — в голосе Нины Ивановны прозвучал старательно деланный сарказм.

— В первую очередь, дорогая Нина Ивановна, в самую первую, — весело подтвердил Сан Саныч. — Кто же еще, как не редактор, видит невооруженным глазом, какими получатели профсоюзных путевок приезжают из вашей здравницы? Подававшие надежды авторы, яркие, талантливые, хорошо образованные, вдруг начинают писать про «скопление льда, состоящего из нужного промышленности газа», «взгляды, бегающие между людьми», «крепость, в которой могло уместиться двое миллионов и вдвое больше прокормить» — и это не один человек, не два. Можно сделать какие-то выводы или нет?

— И тем не менее, они пишут. — Она вызывающе вскинула голову, и прядь снова упала ей на щеку, но она даже не заметила этого. — А разве не вы голосуете за выделение этих самых путевок на своих редколлегиях? Вы же член худсовета, ваша прямая обязанность — подсказывать руководству, кто из коллег чрезмерно устал в последнее время, так что и работать с ним стало просто невозможно. К уважаемому сотруднику прислушаются, обратят внимание, например, на того же Александра Дмитриевича, особенно если довести его до срыва в химчистке своими придирками. Зависть — второй по значимости из смертных грехов, не так ли?

Последняя фраза, несмотря на кажущуюся нелепость, неожиданно достигла цели, Александр понял это по залегшей между бровей редактора складке и наступившей паузе, во время которой в номере стояла звенящая наэлектризованная тишина. Только почему она назвала зависть, неужели думает, что редакторы завидуют авторам? Глупость какая…

— Да нет, Нина Ивановна, ошибаетесь, в случае с Александром Дмитриевичем как раз наоборот. — Сан Саныч равнодушно заложил руки в карманы. — Верите, был против его отпуска и всячески препятствовал награждению путевкой в ваш замечательный санаторий. Чего только не делал! Указывал на недостатки характера, на невеликие заслуги, даже написал докладную о систематическом нарушении сроков, заработал в его глазах славу чудовища, кажется. Не помогло. А насчет зависти вы напрасно, дело у нас с ним одно и общее.

Александр никогда раньше такой интонации у него не слышал. Про служебку он не знал, но помнил, как Сан Саныч скандально настаивал на переносе отпуска и требовал сверхурочной работы. Он понятия не имел, что за этим стояло. А сейчас его поразило, что Нина Ивановна молчит, не спорит, не говорит в свое оправдание того, что сказала ему внизу. Даже в зеркальном мареве было видно, как пламенеют ее щеки, но это был не здоровый, а какой-то лихорадочный румянец. Тишина в комнате затянулась.

— Что же, тогда для вас не станет неожиданностью, что это ваше общее дело тоже не тайна для определенных кругов, — вдруг без выражения сказала она, обхватив себя руками, точно ее и вправду знобило. — И все подполье, и конкретно вы сами, не год уже и не два. Формально — с той первой истории и до недавнего гектографа баптистов. Ваша карточка даст фору карточке Александра Дмитриевича. Так что приглашение сюда…

— Проверка и последний шанс? — не дал ей договорить Сан Саныч. — Знаю, уважаемая Нина Ивановна, как не знать. Потому и принял предложение, и прилетел моментально. Я ее, конечно, не пройду, эту проверку. Но редактуру хотел все-таки закончить, не люблю брошенных на половине дел.

— Редактуру? — она сделала шаг вперед, словно хотела его лучше рассмотреть в розовом полумраке. — Редактуру?

— Абсолютно точно. Нас с Александром Дмитриевичем связывает многолетний творческий тандем; как вы считаете, с моей стороны будет порядочно бросить его в одиночестве так внезапно? Ему и так после цветка придется несладко. Пока нового редактора дадут, пока отношения наладишь, пока привыкнешь, да еще слежка постоянная…

— О редактуре ты, значит, подумал, а обо мне? — Выдержка ей изменила, голос сорвался, она сжала руками белую водолазку. — Ты что думаешь, я железная? Десять лет одну ошибку себе простить не могу, а это прощу? Господи, Саша, ты хоть представляешь, чем это закончится для тебя? Отдай мне тетрадь, сию секунду! Я сама что-нибудь придумаю, я им скажу, что ты старался, но у тебя не получилось, я…