Читаем Фультон полностью

Известно, что одинаковые причины ведут к одинаковым следствиям. Кусок белого мела, черная поверхность доски и вынужденный досуг вызвали к жизни новое художественное произведение. Но юного живописца вдохновил на этот раз не предводитель пиратов, а грозная фигура самого мистера Греббля. И, к великому восторгу двадцати молодых ценителей искусства, на черной поверхности классной доски, вместо скучной цифири, возникают, как по волшебству, знакомые черты мистера Греббля. Вот его длинный крючковатый нос с бородавкой, змеиные глазки, очки и крысиный хвостик кособокого парика. Не забыт и кургузый камзол с огромными пуговицами, и заплатка на левом чулке, и башмаки на косых каблуках. В погоне за реализмом художник сделал обломком кирпича легкую подцветку кончику носа, далекую впрочем от естественного яркого колорита его живого оригинала.

Крылатые слова — «от великого до смешного — всего один шаг», еще не были пущены в мир, но все дальнейшее подтвердило их справедливость. Впрочем печального было больше, чем смешного. Мистер Греббль применил. один из своих излюбленных приемов, заимствованных им из своих юношеских стычек с гуронами. Заинтригованный необычной тишиной в покинутом классе, сняв башмаки, он в одних чулках подкрался к двери.

Вид двадцати вз’ерошенных ребячьих голов, уткнувшихся в книги, еще больше утвердил его в подозрении, что здесь что-то неладно. Взгляд, брошенный на классную доску, открыл мистеру Гребблю тайну загадочного молчания. Мистер Греббль не мог поверить глазам.

— Какая неслыханная дерзость! Кто посмел это сделать?

Но ребята безмолвствовали — как воды в рот набрали.

— Так, так! Хорошо! Поднимите руки! Обе, обе! Ага, Роберт! Почему у тебя руки в мелу? Значит, это ты, нечестивец, надругался над своим старым учителем? Протяни руки! Вот тебе! — и камышевая трость загуляла по вытянутым ладоням Фультона.

Миссис Фультон должна была несколько раз посетить кухню миссис Греббль, чтобы умолить ее повлиять на своего грозного супруга, бесповоротно решившего изгнать «паршивую овцу» из «божьего стада». Один вечер пришлось посвятить стирке гребблевского белья.

— Миссис Греббль попросила меня помочь ей немного, — говорила Мэри Фультон, упрекая Роберта за его проделку с злополучной карикатурой.

Роберт дал слово не повторять сделанного, но обещание относилось лишь к школе. Зато окрестные заборы очень скоро украсились целой галереей пиратов и диких индейцев, грозно размахивавших скальпами и томагавками.

В качестве меры пресечения, мистер Греббль отобрал у юного художника орудия производства — два черных карандаша, большую, по тому времени, редкость, вымененную Робертом у одного заезжего матроса за полфунта виргинского табаку.

Биографы творца парохода рассказывают, будто Фультон проявил при этом немалую изобретательскую смекалку. Из свинцового листа водосточного жолоба он вырезал узкую, в полпальца, полоску и вложил ее между двумя склеенными деревянными планочками. Получился не слишком изящный, но годный для рисования карандаш.

Но пользоваться им Роберту пришлось только дома.

Другой страстью юного Фультона сделалось кузнечное дело. Если Роберта не было в школе или дома, мать почти наверняка находила его в кузнице старого Дана. Грохот тяжелого молота, которым Дан еще отлично владел, несмотря на свои преклонные годы, снопы огненных искр, шипение воды, куда бросали откованные изделия, — все это до-нельзя устрашало миссис Фультон.

— Ну, ну, мамаша, нечего вам бояться за Робби, это наредкость смышленный малыш, — успокаивал Дан встревоженную миссис Фультон, — в его годы я был таким же непоседой. Пятьдесят лет колочу я этим молоточком по наковальне и, как видите, ничего мне не сделалось. Пусть мальчуган присматривается. Кто знает, чем ему придется заняться, когда он подрастет…

И Роберт продолжал пропадать в кузнице — раздувал горн, подносил уголь, обдирал ржавчину и, измазанный до ушей, возвращался домой, принося с собой запах дыма. Из подобранных гаек и железных пластинок он что-то мастерил у себя в углу. И тогда он забывал обо всем, даже о рыбной ловле на озере и любимых прогулках в лесу.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее