Фундамент оптимизма

Да и вообще все тогдашние ученые, считать ли их профессионалами или любителями, составляли немногочисленную и не очень-то устойчивую прослойку. Если просуммировать все сколько-нибудь известные имена, дошедшие до нас, их наберется от силы сотня-другая — на всю более чем тысячелетнюю эпоху античности, включая римский период. Впрочем, и это немало, если принять во внимание, что наука, пережившая поначалу подъем с установлением классового общества, продолжала потом развиваться уже не благодаря, а вопреки социальным условиям рабовладельческой системы.

«Если верны рассказы о той славе, которую снискал Архимед среди своих современников, то верно также и то, что римский воин, увидев перед собой этого ученого, погруженного в математические занятия, недрогнувшей рукой умертвил его», — характеризует Г. Волков отношение к науке и ее творцам в античную эпоху. (Плутарх писал, что слова «грек», «ученый» у римлян были презрительными кличками.)

И далее: «Нет необходимости напоминать, что в мрачное средневековье труд ученых (если они не были богословами) ценился менее чем когда-либо, оплачиваясь нередко костром инквизиции, что в лучшем случае „чернокнижники“ и „алхимики“ были предметом всеобщих насмешек, что жрецы науки не были в почете даже у своих учеников».

Могут, правда, спросить: как же так? Ведь феодализм был благом по сравнению с рабовладельческой формацией, как та, в свою очередь, явилась шагом вперед по пути социального прогресса в сопоставлении с первобытно-общинным строем. Почему же тогда принято говорить о «мрачном средневековье», о неблагоприятном для древа знаний социальном климате? Вопрос не простой.

Верно, конечно, что средневековье, по крайней мере; раннее (VI–X века н. э.), не дало ни одного нового открытия или изобретения, сколько-нибудь значительно продвинувшего вперед производство. И все же было бы ошибкой думать, будто первые шаги феодализма означали для науки один только регресс.

С. Лилли, например, не согласен с теми историками, которые рисуют средневековье сплошь мрачными красками. Дескать, никакого прогресса не было до тех пор, пока в эпоху чудодейственного Ренессанса люди не открыли законсервированную эллинскую и римскую культуру, дабы на ее основе вернуться в лоно цивилизации. В древнем мире, напоминает С. Лилли, наука была привилегией небольшой кучки состоятельных и праздных людей. Между тем только по их вкладу в сокровищницу знаний не стоит судить об уровне цивилизации вообще. «Если же посмотреть на условия жизни вообще, — пишет автор книги „Люди, машины и история“, — то средние века предстанут перед нами как эра возрожденного прогресса после длительного периода сравнительного застоя».

Спору нет, почва, питавшая древо знаний, в тот переходный период стала чем-то менее благодатной. Хотя бы тем, что средоточие общественной жизни переместилось из городов, где оно находилось в античной Греции и Риме, в сельскую местность, как то было в Древнем Египте и других странах Востока. Многомиллионное население варварских королевств, возникших на развалинах Римской империи, обитало в десятках тысяч деревень, рассеянных по всей Европе. Городов не было, если не считать сравнительно немногие, к тому же пришедшие в упадок средиземноморские порты и некоторые другие культурные центры, прозябавшие как бы в полусне.

Конечно, крепостной крестьянин был мало заинтересован в усовершенствовании своих орудий и навыков. Мало, но все же больше, чем раб. И если классический мир не сумел воспользоваться перспективными изобретениями, которые имелись в его распоряжении (скажем, водяным колесом), то именно «мрачное средневековье» ознаменовалось началом распространения машин, которому раньше мешало широкое применение дешевого невольничьего труда.

Тот же феодализм дал мощный толчок развитию ремесел и торговли. А это привело к невиданной дотоле урбанизации, начавшейся в X–XI веках. Ее темпы характеризуются такими, например, цифрами: в одной только средневековой Германии насчитывалось 2300 городов — больше, вероятно, чем во всем античном мире.

Именно тогда, в X–XI веках, намечается сдвиг, который явно оказывается новым шагом на пути прогресса. И связан он с возмужанием феодализма, с переходом его к зрелости, к высшей фазе. Города, которыми обрастает Европа, становятся центрами ремесла и торговли, а затем (в XII–XIV столетиях) отвоевывают самостоятельность в жестокой борьбе с землевладельцами.

Оживляется и наука. Конечно, ей долго еще суждено выпутываться из сетей схоластики, бесплодного любомудрствования, буквоедства, пустых словопрений в полном отрыве от жизни. Конечно, не скоро еще — лишь в эпоху Возрождения — Европа вдохнет новую жизнь в омертвленное античное наследие, но и до Ренессанса живая, творческая мысль не замирает в глубокой летаргии.