Функция оргазма. Основные сексуально-экономические проблемы биологической энергии

Поэтому я последовательно обработал все мышечные позиции лица, относительно которых можно было предположить, что они представляют собой судороги, то есть гипертонический отпор соответствующим мышечным действиям. Прошло несколько недель, прежде чем действия лицевой и шейной мускулатуры дали следующую картину. Судорожное сокращение рта сначала уступило место клоническому подергиванию и перешло затем в складывание губ трубочкой, которое разрешилось плачем, хотя и не проявившимся в полную силу. В свою очередь, плач уступил место реакции ярости, проявившейся на лице с невиданной резкостью. При этом рот искривился, мускулатура нижней челюсти стала жесткой, как доска, зубы заскрежетали. К сказанному добавились другие выразительные движения. Пациент наполовину выпрямился на кушетке, содрогаясь от ярости, поднял кулак одеревеневшей правой руки, как бы собираясь нанести удар, но не сделал этого.Затем, измученный, он откинулся на кушетку, так как его дыхание прервалось. Все разрешилось в жалобных рыданиях. Эти действия выражали "бессильную ярость", которую дети часто испытывают по отношению к взрослым.

После того, как приступ миновал, он заговорил о происшедшем, полный душевного покоя, будто ничего и не произошло. Было ясно, что где-то следовало искать нарушение связи вегетативного мышечного возбуждения с психическим ощущением. Конечно, я постоянно обсуждал с пациентом не только последствия и содержание мышечных действий, но и его странную психическую замкнутость по отношению к ним. Нам обоим бросалось в глаза, что он, несмотря на свою неуязвимость, непосредственно понимал функцию и смысл приступов. Мне не было необходимости истолковывать их. Напротив, больной поражал меня разъяснениями относительно приступов, которые были ему непосредственно очевидны.Этот факт был очень отраден. Я вспоминал о многих годах трудной работы по толкованию симптомов, в ходе которой из внезапно приходивших в голову больного идей или симптомов делались выводы о ярости или страхе. За этим следовали длившиеся месяцами и даже годами попытки разъяснить их пациенту. Как же редки были удачные результаты, и как мало удавалось тогда выйти за пределы чисто интеллектуального понимания проблемы! Поэтому у меня были основания радоваться, когда больной без какого-либо объяснения с моей стороны непосредственно почувствовал смысл своих действий. Он понял, что проявил чудовищную ярость, которую десятилетиями держал в себе под спудом. Психический эмоциональный барьер пал, когда приступ вызвал воспоминание о старшем брате, который в детстве командовал и помыкал им.

Теперь пациент понял, что в прошлом он подавлял ярость против брата, которого особенно любила мать. Для зашиты он сформировал в себе любезность и любовь к брату - качества, самым резким образом противоречившие его подлинным чувствам. Он не хотел портить отношения с матерью. Ярость же, не находившая тогда выхода, выражалась теперь в действиях, будто десятилетия не могли ничего с ней сделать.

Здесь надо на миг задержаться и прояснить психическую ситуацию, с которой мы имеем дело. Аналитики, прибегающие к старой технике толкования симптомов, знают, что им приходится браться за психические воспоминания и более или менее предоставлять случаю решение вопросов о том:

1) всплывут ли соответствующие воспоминания о прежних переживаниях, и о том,

2) являются ли возникшие воспоминания действительно теми, из-за которых порождаются самые сильные и наиболее существенные для будущей жизни возбуждения.

Напротив, в вегетотерапии вегетативное поведение неизбежно вызывает воспоминания, имеющие решающее значение для развития невротических черт характера.

Известно, что подход со стороны одних только психических воспоминаний решает эту задачу в чрезвычайно неполной степени. При рассмотрении изменений, наступивших у пациента после многих лет лечения, можно понять, что такой подход не стоит затраченных времени и энергии. В случаях, когда удается подойти непосредственно к проблеме связанности вегетативной сексуальной энергии, аффект порождается прежде, чем наступает понимание того, о каком, собственно, аффекте идет речь. К этому добавляется и дополнительное, автоматическое, без каких-либо усилий появление вспоминания, сначала породившего аффект (как, например, в нашем случае было с воспоминанием о брате, которого предпочитала мать). Любое указание на этот факт не будет достаточно настойчивым. Он столь важен, сколь же и типичен. Не воспоминание при определенных условиях влечет за собой аффект, а концентрация вегетативного возбуждения и его прорыв воспроизводят воспоминание. Фрейд постоянно подчеркивал, что при анализе приходится иметь дело только с "производными подсознательного", что подсознательное ведет себя как "вещь в себе", то есть является на деле непостижимым.