Я назвал оба типа представителями
Невротически обусловленная функция морального торможения была тогда хорошо известна. Говорили о "разрушении "сверх-Я". Мне не удалось убедить коллег в том, что этого недостаточно и что проблема шире и глубже. Моральное регулирование нельзя разрушить, если на его место не будет поставлено ничего другого и лучшего. Но именно это другое и казалось коллегам опасным, ошибочным и в то же время "давно известным". На деле боялись "колбасной машины", серьезного столкновения с современным миром, который устраивает и судит все сущее по принципу принудительного морального регулирования. Мне самому не были тогда ясны очень далеко идущие социальные последствия собственных воззрений. Я просто шел по колее которую прокладывала моя клиническая работа, правда делал это очень решительно. Нельзя уклониться от определенного вида логики, даже если и очень хотелось бы.
Лишь несколько лет назад я начал понимать, почему саморегулируемое поведение, проникнутое идеалами свободы, хотя и воодушевляет, но одновременно внушает немалый страх. Принципиально изменившееся отношение к миру, к собственным переживаниям, к людям и т. д., которое отличает генитальный характер, естественно и просто. Оно сразу же становится очевидным, в том числе и тем, кто весьма далек от него по структуре своего характера. Это тайный идеал всех людей, означающий одно и то же, несмотря даже на различные названия. Никто не будет отрицать существование способности к любви, как и половую потенцию. Никто не осмелился бы выдвигать в качестве цели человеческих стремлений неспособность к любви и импотенцию - эти результаты авторитарного воспитания. Естественная позиция человека заключается в его стихийной социальности, и его идеал состоит как раз не в том, чтобы принуждать себя соблюдать нормы общественной жизни, борясь с преступными импульсами.
Любой понимает, что лучше и здоровее вовсе не иметь импульса к сексуальному насилию, который надо было бы сдерживать с помощью морального торможения. Тем не менее никакое другое положение моей теории не поставило так сильно под угрозу мою работу и существование, как утверждение о возможности, естественном существовании и всеобщей осуществимости саморегулирования. Конечно, выдвинув только гипотезу на сей счет, да еще сформулированную в мягких, элегантных словах и псевдонаучных оборотах, я стяжал бы лишь славу. Моя врачебная работа требовала постоянного улучшения техники влияния на людей, а тем самым постановки вопроса, из которого вытекало стремление идти все дальше вглубь проблемы: