Функция: вы

Он повел Алису к двери посреди шкафов, за которую в прошлой жизни уходил с ведром, полным размокшей золы. Окунувшись следом в архивные сумерки, я так и не понял, куда конкретно. Здесь были только полки. Полки, полки, полки, в разреженном свете умирающих ламп. Мы шли долго. Алиса тяжелела. Стефан с трудом тащил ее на почти пятидесяти килограммах чужого тела, но я думал только о шкафах.

Наконец впереди показалась дверь. Провернув ручку, он толкнулся в нее свободным плечом, и мы вернулись в осень. Это был какой-то незнакомый двор с детской площадкой, утопающей в тумане по колено, как от сухого льда. Обернувшись, я увидел самый обычный подъезд в отреставрированной блочной пятиэтажке.

У шлагбаума во двор стоял непроглядно-черный минивэн. На его крыше по-горгульи сидела ника. Стефан направился к нему, и, когда до минивэна оставалось десять шагов – я впервые видел настолько тонированную машину, – открылась водительская дверь.

Я застыл.

– Так долго! – воскликнула Русалка. – Я было изверилась, когда пошли вторые сутки.

Я отказывался видеть то, что видел. Как фея вылезла из минивэна в рассыпающемся на полосы темно-красном плаще, как откатила перед Стефаном – Стефаном! Не Хольдом! – дверь в салон.

– Лекарства? – Он ссадил Алису на ступеньку.

– Немного в сумке, – Русалка кивнула на ряды кресел. – Но бо́льшая часть на месте. Все по плану?

Он, кажется, кивнул. Тогда-то она и заметила меня, через шлагбаум, и улыбнулась, смакуя узнавание:

– Лучиночка…

Меня продрало. Знакомым словом. Чужой интонацией, встроившейся в голос Русалки, как вирус.

– Что ж ты при встрече не поведал, что ты с нами? – насмешливо протянула она.

У меня перед глазами сошлись две картинки. Два существа, минуя расстояние, стык в стык. Твое имя, сказала Ариадна в доме на озере. Мое имя, ответила свирепая бронзовая женщина, заточенная в нем. Если ты будешь знать мое имя, лучиночка, то сможешь позвать меня, везде, где захочешь…

Я перевел ошарашенный взгляд на Стефана, увидел спину и снова, против воли, посмотрел на Русалку. Я вспомнил клуб, тревожное дежавю, которое она во мне вызывала. А еще – звонок Фица: никто не знает, где Русалка сейчас. Если бы по образу Нимау вырезали идола, как в древности, это был бы он. То есть – она.

То есть.

– Так это вы, – выдохнул я. – Когда феи исчезают… или ведут себя странно… а потом ничего не помнят… Это вы.

– Я, – согласилась Нимау. – Все они – это я.

Стефан звучно развел молнию на спортивной сумке.

– На переднее, – бросил он, очевидно, мне, но и ей потом тоже. – Заводись.

Нимау похлопала ладонью по крыше минивэна.

– Отзови. Иначе не сдвинемся.

Он не отвлекся от звенящих в сумке ампул. Но ника ожила, грузно сползла по багажнику и, не выпрямляясь, поволоклась во двор, как большая старая ящерица.

Стефан вытащил из сумки шприц.

– Знаешь, почему я вижу, что это ты?.. – пробормотала Алиса с закрытыми глазами. – Ты красивее, чем она…

Нимау хмыкнула и вернулась в машину. Мне тоже не осталось ничего, как обойти минивэн, забраться на пассажирское сидение и с полминуты молча пялиться перед собой.

– Точно, – протянула Нимау, расчищая приборную панель от сплющенных банок газировки. – Вы знакомы.

– Как это возможно? – не выдержал я. – Вы не синтроп! Вы не можете быть в нескольких местах одновременно!

– Верно, – согласилась Нимау. – Я только здесь.

– Но… – я споткнулся о ее снисходительную усмешку. – Как долго? И часто? А Хольд? Он знал о том, что она… Что это бываете вы?

– Лучиночка… Право дело. Весь смысл был в том, чтобы Хольд не знал, что это бываю я.

И меня осенило. Он же рассказывал Русалке все – вообще все. Об «Эгиде» и ссоре с Обержином. О перевозке в пятницу, о том, что собирался бежать. Иступленный, я метнулся взглядом к зеркалу заднего вида. Стефан отпаивал Алису водой из бутылки.

– Да, тело выбрал он, – Нимау поглядела туда же. – Тьма его сердца звала меня, когда это было необходимо. Он знал о близости и секретах этих двоих, о том, что они давно на обратной стороне системы. Враги друг друга не предают.

Я ошарашенно глядел в салон. Как хорошо, что Хольда больше с нами не было. Он не пережил бы этой своей роли.

– Но она – не вы, – выдохнул я. – Никто не вы. У них свои личности. Разные, настоящие… Свои жизни.

– Это мои жизни, – ожесточилась Нимау. – Моя генетическая летопись, мои кровные спирали. И покуда они не соберутся в тело, которое вместит меня навсегда, я проживу каждую из них. Все до единой.

Я упрямо мотнул головой:

– Кто вы, черт подери? Троица?!

Она застыла. С огромным усилием подобралась и отвернулась, раздраженная невозможностью скрыть это:

– Нет. Троицы мертвы. Или что похуже.

Ника за ее окном лежала в клумбе выброшенным на берег китом.

– Вы говорите об этом не как остальные…

– Без панциря раболепного ужаса, сквозь который даже радость звучит, как мышиный писк?

– Ну… Да. Что-то вроде.

Нимау фыркнула.