Функция: вы

Ариадна все еще была где-то там, за Стефаном и океанами. Хладнокровной взрослой женщиной в разрушенной галерее. Замерзшей молчаливой девочкой у тлеющего костра. Их обеих убедили жить за других и умирать за других, и я знал, что не смогу что-либо исправить. Уже не смог. Но.

– Хорошо… Начнем с реавторизации. Я знаю, чего хочу.

Чтобы в мире, где люди убивают людей, человек мог спасти человека.

* * *

Тик-так, тик-так. Внутри Габриэль перегревался секундомер. Когда время шло по часовой, на каждом «тик» она вскрывала панели под телевизорами, на каждом «так» выдергивала черные кабели и тянула, соединяла, питала, перевязывала, наполняя экраны вокруг яркими картинками. Но уже через пару коридоров, по которым она носилась, как рождественский эльф, разбрасываясь цветами и звуками вместо волшебного конфетти, «тики» замедлялись. «Таки» начинали буксовать. Габриэль чувствовала, как чужая воля, сильнее гравитации, со скрежетом обращала стрелку против хода. Тогда Габриэль все бросала и бежала из белизны в темноту. Там, высматривая дорогу по дугам электрических созвездий, она находила стеклянную оранжерею. Врывалась внутрь, спотыкаясь о живые бревна и дышащие мхи, кричала каждый раз, как в первый:

– Реавторизируйтесь в нас!

Из разных мест один и тот же голос возражал:

– Запрещено преемником.

А Габриэль рявкала:

– Мы передумали! Насчет всего!

Тик-так, тик-так, плавился секундомер.

В очередной раз, влетев в оранжерею, Габриэль рухнула на колени. Она боролась со временем и чувствовала себя изможденной.

– Мы передумали… – прохрипела, завидев Дедала. – Передумали… Реавторизируйтесь в нас.

Он кивнул, не отвлекаясь от обрезки чайных кустов. Стрелка сбросила круг и вернулась к естественному ходу. Габриэль вдохнула полным «тик», выдохнула ровным «так», попыталась встать:

– Это самые безбожные «час пятнадцать» в моей жизни.

Дедал промолчал. Пошатываясь, она подошла к чайным кустам. Их ромбовидные листья золотились внутренним светом.

– Почему он так быстро просыпается?

– Вы поднаторели.

То, что неделю назад воспринималось бы как повод для гордости, сейчас чертовски мешало.

Габриэль вцепилась в жестяную лейку, как до того в секатор, в садовые грабли, даже в роскошный, неуместно современный воздуходув, и стала поливать кусты. Она смотрела на них, как смотрела на луну мышь, которую один заносчивый ученый убедил, что без ее внимания луна исчезнет. Только у Габриэль все было наоборот. Она знала, что если моргнет, или отвлечется, или задумается о художественном описании своих действий (подобному этому), то через мгновение обнаружит себя в коридоре с телевизорами, заканчивающую второй пролет.

– Да твою ж… – ударила она по очередной кнопке включения.

Габриэль знала, что не собирает их целиком. Свобода воли возвращалась к ней, едва Ариадна – «Ариадна» – приходила в себя. Тогда Габриэль сразу же все бросала и бежала. Она знала, что ставит рекорд, потому что второй ее половинке это наконец тоже было нужно. Как тогда, в магазине. В тот раз под присмотром Стефана она справилась почти так же быстро, как сейчас, но тогда вокруг хлестала энергия самообмана, ее ярость и океаны, и это Стефан помог перенаправить их. Сейчас Габриэль была одна. Сейчас она не хотела помогать ему. И все равно блестяще справлялась с тем, чтобы быть плохой, пока кто-то хороший, вдавливая педаль акселератора в дважды угнанной тачке, несся делать то, что хотел он.

В очередной раз влетев к Дедалу, Габриэль ничего не сказала. Вместо этого упала на спину, затылком в ворсистый мох, и уставилась на бездну за стеклом. Дедал склонился над ней, но, по правде, над островком фиалок в полуметре от ее щеки.

– Я хоть сколько-то выигрываю времени? – прохрипела Габриэль. – Как быстро он просыпается?

Дедал поднес к фиалкам опрыскиватель. Габриэль повернулась. Он рассеял по лепесткам ограненные капли росы, омыл бархатистые листья посеребренной водою и, выправив из-за плеча Габриэль вьющийся гороховый росток, ответил:

– Каждые семь минут.

* * *

Захлопнув пассату, я не шифровался. Во-первых, у меня было четыре минуты до того, как Стефан проснется. Во-вторых, он и так меня ждал, с перерывами на реавторизацию. Да и потом, в котловане неподалеку, освещенном огромными прожекторами, как футбольное поле, в ночную копали экскаваторы – на их фоне мое прибытие звучало скромно.

В национальном парке шла масштабная перестройка. Я вспомнил: ему даже название новое выбирали, через голосование. Но от котлована мой путь лежал в другую сторону, к блоку потрепанных строительных бытовок. Стоя в ряд, с небольшими зазорами, они напоминали списанные вагоны поездов. Везде было темно. Затянутые пластиком окна мутно бликовали. Только в крайнем вагончике горел свет, слабый, но резкий, как от лампочки на голом проводе. Я шумно выдохнул и без стука вошел внутрь.

Стефан сидел на раскладном стуле. Я удивился, увидев его в сознании. Мне казалось, четыре минуты еще не прошли. Откинувшись на спинку, он смотрел в потолок и не то чтобы всем видом демонстрировал, что заждался, – но что-то такое было.

Он заметил меня и выпрямился.