Функция: вы

– Причины не существовать.

Она окинула долгим взглядом все, что Габриэль не видела, и это была не сфера, не горизонт, а что-то вне известных геометрических протяженностей.

– Две тысячи лет когнитивных искажений. Уничижительных выводов. Мысленных самоубийств. Конечно, для Дедала это такая же информация, как рецепт оливье. Но она несколько живее оливье. Она множится вместе с нами и бродит, ферментируясь в совершенно дионисийское варево. Если через пару тысячелетий он не возьмется играть во что-то другое, бо́льшая часть его массивов станет похожей на эти. Тогда, чисто технически, по качественным и количественным характеристикам, госпожа-старший-председатель постановит, что мы свели Дедала с ума.

Габриэль посмотрела наверх, на черные сущности, спускавшиеся по отвесам бездны. У них не было глаз, но они видели. У них не было ртов, но они скалились. Их лапы с человеческими пальцами и руки с когтями-клешнями были такими длинными, что на сгибе, бескостные, свисали петлями. Чернь дымилась. Тьма кипела, как новорожденная нефть. Конечно, догадалась Габриэль, кому-то дионисийские мистерии, а кому-то древний-добрый христианский ад.

– Знаешь, как сходят с ума? – Ариадна подперла голову рукой. В роли экскурсовода она явно скучала. – Пока все хорошо, твоя воля, как гравитация, удерживает воедино части мира. Но гравитационное притяжение – это сила. Все как по учебнику. И когда в твою жизнь вторгается что-то, имеющее больше силы, больше власти, больше гравитации, твоя крохотная воля перестает на что-либо влиять. Мир разваливается. Разум рушится на куски, и ты не можешь ничего поделать.

– Беру свои слова обратно, – проскрипела Габриэль. – Теперь уже всем совершенно ясно, что ты достойная злодейская подружка. Разве что не говоришь его голосом.

Ариадна утомленно покачала головой:

– Ты не умрешь от того, что почерпнешь здесь. Просто рассыплешься. Потеряешь ко всему интерес. Будешь видеть единственный выход, но не решишься воспользоваться им из-за Кристы. Может, благодаря близким и солнышку, однажды снова соберешь себя в подобие себя прошлого. К счастью, мы не застанем это чудесное превращение.

Ариадна уперлась ладонями в край, поднимаясь. Стой, попыталась воскликнуть Габриэль, но ее перебил ветер.

– Да, у тебя свои переживания. Я не умаляю. Но тебя никогда не мучил другой. Ты не знаешь, как на самом деле чужие прихоти превращают живого человека в тупой предмет. Нет никаких иерархий. Правил. Гарантий. Любой может взять и сделать тебя вещью, и, если он умен и силен или всем вокруг плевать, ему ничего за это не будет. Едва ты понимаешь это, у тебя мозг взрывается от осознания того, как на самом деле устроено человеческое общество. А когда бледный призрак закона или высшей справедливости сочувственно машет платочком из-за горизонта, мозг взрывается во второй раз, уже окончательно. Это не то же самое, что огрести, когда сто раз просили не вмешиваться, Михаэль. – Ариадна отвернулась. – Наслаждайся. Сумасшествие – выход для тех, кто не умеет убивать.

Ариадна вернулась в галерею. Черти проводили ее быстрыми нетерпеливыми не-взглядами, как свою. И засуетились.

Матерь божья, неверяще подумала Габриэль, глядя на их приближение. Так ошибиться с целью спасательной операции мог только ребенок. Ей хотелось злиться, орать, кидаться обвинениями, но страх намертво вцепился в горло. Горячий ветер оплавлял лицо, сжигал мысленные бронхи в мысленных легких. Габриэль дергалась, пытаясь выкарабкаться из веревок, тоже, конечно, мысленных, но мысль на мысль, как коса на камень – кто-то свистит лезвием на взмахе, а кто-то тупо лежит.

– Хорошо! – сорвалась она. – Урок извлечен! Вытащи меня отсюда, и разойдемся как умные бывшие!

Габриэль не надеялась, что это сработает, надежда была не в ее ведении. Она снова дернулась и вдруг почувствовала, как кто-то просунул цепкие лапки между перекладинами в спинке стула, о которых она даже не знала. И зажал ей рот. И закрыл глаза. И вплелся в волосы, как новые волосы. И заставил, жмурясь, подумать: сегодня никто не умрет. Да, когда все закончится, она будет очень опасна. Да, ей придется крепко запереться, чтобы не наворотить дел. Да, возможно, вместо этого она запрет другого, и это станет началом больших проблем. Но она не умрет. Никто не умрет. План был именно в этом.

Ах, как все тщетно, потекло в уши.

Ах, как все глупо, просочилось в мысли.

Ах, как приятно, что, когда ты исчезнешь – назойливое навязчивое ноющее ничто, – ни одно существо, делившее с тобой кислород, не расстроится. Даже не вспомнит, что́ ты было.

Что́ ты.

Что.

Что?

Ничто.

Габриэль куда-то потащило, и она завопила, хотя обещала держаться. Хотя давно знала: обещания – пустота в округлостях сквозных букв. Ветер схлынул, и Габриэль обожгло ледяным воздухом, а потом чем-то твердым, но таким же холодным. А потом чем-то мягким, но тоже холодным, и вопила она, кажется, пока кто-то не завопил на нее в ответ:

– Ты в порядке! Открой глаза!