Фурье

В торговле Франции середины XVIII века увеличился импорт промышленного сырья — кож, мехов, леса и так называемых колониальных товаров — ценных пород дерева, хлопка, пряностей, красильных и дубильных веществ, сахара, кофе, какао. Как никогда, внешняя торговля страны приобрела огромные размеры. В этой обстановке процветает и безансонский торговый дом колониальных товаров господина Фурье, стоящий на углу улицы Гранд-Рю и переулка Барон[3]. Да и клиентуру свою господин Фурье подбирал главным образом из лиц солидных, счета которых в банке никогда не подводили.

Мать Шарля, урожденная Мари Мюге, принадлежала к богатейшему семейству Безансона. Один из ее братьев, Франсуа, сумел благодаря своему богатству приобрести дворянское звание, а после смерти оставить двухмиллионное состояние. Добродетельная госпожа Фурье была экономна и рачительна, помогала мужу в его коммерческих делах и занималась воспитанием детей.

Безансон был главным городом старинной провинции Франш-Конте, в прошлом — части герцогства Бургундского. Как память о старине в Безансоне сохранилось много построек римской эпохи и средневековья. Когда-то город окружала крепостная стена, теперь кое-где выглядывали только ее остатки.

К концу XVIII века, став крупным торговым центром и столицей богатой провинции Восточной Франции, Безансон начинает бурно развиваться и отстраиваться. Гордостью безансонцев стал великолепный театр, построенный в 70-х годах XVIII века талантливым архитектором Шарлем-Франсуа Леду.

Нравы безансонцев суровы. Их заботы сосредоточены вокруг материальных, будничных интересов. Патриархальный быт, жесткая провинциальная мораль, выдержанная в тонах традиционной религиозности. В семье Фурье царили строгие законы: заботы всех ее членов должны быть посвящены только коммерции, причем коммерции выгодной. Поэтому торговлю в магазине вели, как правило, сами члены семьи. Таким образом расчетливый господин Фурье экономил деньги на приказчиков, и, что самое важное, дети приобщались к занятию отца. Как только Шарль подрос, отец стал ежедневно брать его с собой в магазин. У прилавка, в атмосфере прозаических, сугубо меркантильных интересов, прошло его детство. Обмен беглыми новостями сводился только к подсчету убытков или барышей. Во всех этих разговорах чувствовалось презрение к бедным. Деньги… Прибыль.

Сколько потеряно или приобретено при закупке очередной партии сукна? Сколько потеряно на том, что подорожала перевозка грузов из-за плохих дорог? В Париж из Безансона товары поступают только на девятые сутки… За это время они семь раз облагаются таможенным сбором и дважды перегружаются. А сколько съедают внутренние таможни! Иногда товар, прошедший 4–5 миль, облагается пошлиной три раза: нужно заплатить мостовой, дорожный и транзитный сборы. Меры длины и веса свои на каждой почтовой станции. Порой они значительно различаются даже в пределах одного города, одной деревни. А провинция Франш-Конте благодаря обилию кордонов и таможен совершенно отрезана от смежных областей.

Шарль уже понимал, откуда в доме появлялось богатство. Товар продавали дороже, чем купили, или продавали тот товар, который уже никуда не годится. Через много лет, вспоминая свое детство, Фурье напишет: «Разоблачить все проделки торговой биржи и маклеров достойно подвигу Геракла. И вряд ли этот полубог, принимаясь за чистку конюшен, питал столько отвращения, сколько пришлось перенести мне, постоянно находясь в этой клоаке, в этом биржево-маклерском притоне. Я с шести лет воспитывался в меркантильных овчарнях. Там я уже в этом возрасте заметил контраст, царящий между торговлей и истиной».

На уроках катехизиса ему внушали, что лгать грешно, а дома и в магазине обучали «ремеслу лжи, или искусству продажи».

Его пытливые глаза следили за обычной сценой.

— Прекрасный материал! А цена! Ведь это даром!

Но Шарль-то видел, что любезный продавец, проводив покупателя к самому выходу, как только деньги были уплачены, и сказав: «До свидания, сударь», — моментально менял выражение лица. Мальчик-то знал, что это был далеко не превосходный товар.

«Возмущенный проделками и обманом, я отводил в сторону покупателей и открывал им это. Один был настолько неловок, что в пылу жалоб выдал меня, в результате чего я получил здоровую трепку. Мои родители, видя, что у меня вкус к истине, воскликнули тоном упрека: «Этот ребенок совсем не годится для торговли!» И действительно, я почувствовал к ней тайное отвращение и в семь лет дал клятву, которую Аннибал произнес против Рима в девять лет: я поклялся в вечной ненависти к торговле».