Фурии

К верхнему краю первой страницы скрепкой был прикреплен сложенный вдвое лист бумаги. Я развернула его и увидела четкий почерк Аннабел.

«Это может быть тебе интересно, – написала она. – Непременно прочитай».

Внизу была пририсована карикатура – явно дело рук Робин (ее стиль – твердый штрих). Я разозлилась: какого черта она читает записки, адресованные исключительно мне, да еще что-то корябает на них? Я представила, как она касается бумаги своими липкими детскими пальцами, перевернула лист в поисках чего-нибудь еще – то ли ясного указания, что делать дальше, то ли хотя бы намека на это, – но ничего не нашла. На улице засмеялся ребенок; проезжавшая мимо машина на секунду остановилась и двинулась дальше. Я вернулась к чтению.

«В 1484 году Генрих Крамер предпринял одну из самых ранних попыток преследования женщин, обвиненных в ведовстве, – такими словами начинался текст. – Почти сразу после этого местный епископ отрешил его, назвав „старым безумцем“, от службы в приходе, и далее он был вообще изгнан из Инсбрука. В качестве ответного удара последовал Malleus Maleficarum[16] – рассуждение о ведовстве, приобретшее во всем западном мире огромный авторитет и влияние и приведшее к казни тысяч женщин в Европе и за ее пределами».

Я читала не отрываясь: детальное описание процессов; повсеместное помрачение умов, отравленных рассказами о магии, и случайных отклонений от нормы. Я представила себе Маргарет Баучер, пожираемую языками пламени, и буквально содрогнулась от гнева: жестокое и бессмысленное убийство.

«Таков ущерб, который способен нанести всего один человек, – так заканчивался текст. – Обида уязвленного эго, холодная ярость преданного анафеме человека: все это чревато последствиями, тяжесть которых невозможно преувеличить. Остается лишь надеяться, что все мы как цивилизация оставили подобные вещи далеко позади, и все же, все же…»

Завороженная, я перевернула страницу, но она оказалась пустой. «Выводы делайте сами, – сказала однажды Аннабел, наклоняясь вперед на своем колченогом стуле. – Примените эти уроки к собственной жизни и думайте – всегда думайте сами».

Я всегда думала, что Ники живет в такой же старинной роскоши, как Алекс, в обстановке не выставляющего себя напоказ богатства. Но все оказалось не так: сверкающий белизной дом, окруженный просторными газонами и серебристыми березами, выложенные каменными плитами застекленные террасы, отсвечивающий на закатном багровом солнце бассейн. «Нувориши», – скривилась Робин, и я в который уж раз подумала: а что она думает о моем доме, да и обо мне самой? Через газон к нам направлялась Ники, и я отбросила эти мысли.

– Холодновато для плавания? – хмуро осведомилась Робин.

– Ничуть. – Ники одарила нас ослепительной улыбкой, под ее круглыми, как у куклы, глазами расплылась тушь. – Хорошо, что смогли прийти. – Она повернулась ко мне. – Тебе как, лучше?

– Гораздо лучше, – кивнула я.

– Тобой сегодня мистер Холмсворт интересовался, – продолжала Ники; надеюсь, она не заметила, как резко мы с Робин ощетинились при упоминании декана. – Он славный, правда?

– Ну да, – чуть помолчав, откликнулась я.

Робин взяла себя в руки и потянула меня за собой.

– Алекс и Грейс не видела?

– Они там. – Ники ткнула пальцем в сторону дома. – Налейте себе чего-нибудь, барменом у нас Нейтан работает.

– Это твой парень? – спросила я, чувствуя, что Робин все настойчивее сдавливает мне кисть и увлекает за собой.

– Да с чего ты взяла? – засмеялась Ники. – Брат.

Я улыбнулась в ответ, смущенно пожала плечами и, уступая нажиму Робин, двинулась следом за ней; улыбка Ники угасала на глазах.

Из дома неслись звуки музыки, Робин низким голосом подпевала: слова из песни «Нирваны» – «вывалянная в грязи, отбеленная в хлорке» – до сих пор звучат у меня в памяти. В доме девушки, рассевшись стайками по диванам, пили из пластиковых стаканов и угощались закусками, искусно разложенными на блюдах с крупной надписью фломастером: «Вечеринка!»

– Та еще вечеринка, – проворчала Робин, когда мы подошли к Алекс и Грейс. Их голые ноги прилипли к прозрачному пластику, защищавшему диван.

Алекс слабо улыбнулась в ответ; при ярком свете на ее лице особенно отчетливо выделялись голубовато-серые круги под глазами. Я посмотрела на Грейс: она грызла ногти и не сводила глаз с гостей – одни прыгали в бассейн, другие пытались (безуспешно) запечатлеть на фото момент прыжка.

– Вы как, все нормально? – немного неловко спросила я. С подругами я не виделась с той самой ночи у железнодорожных путей; сначала мне казалось, что наша размолвка забыта, но, видимо, это не так.

Робин резко остановилась, глядя на меня сверху вниз.

– Пойду поищу этого бармена.

Она немного постояла, словно ожидая, что я последую за ней, но, так и не дождавшись, круто развернулась и отошла; при этом она задела локтем и сбросила на пол пластиковый стакан.

Я посмотрела на Грейс и Алекс.

– Слушайте, если все дело в той нашей стычке…

– Ничуть, – резко бросила Алекс. – Ты у нас, знаешь ли, не пуп земли.

– Алекс, не начинай. – Грейс положила ей ладонь на колено.