Фуриозо

В порыве чувств Рауль открыл футляр, достал «Соловья», и зазвучала мелодия для скрипичного соло — кадиш, — написанная Гидеоном Кляйном, скопированная на бумажку ранним сентябрьским утром 1944 года и хранимая под полом в Терезиен-штадте верным другом Леонардом Либескиндом на случай, если Гидеон не переживет войну. Помнится, ноты тринадцатилетнему Раулю торжественно вручил отец после праздника бар-мицва — достижения совершеннолетия у евреев. Мелодия далекой юности, прекрасная в свой простоте, напоминала молитву человека, который не хотел умирать молодым только потому, что его существование оказалось не по вкусу другим.

Погруженный в медитативную музыку, Рауль не услышал шагов. А когда в дверь постучали, вздрогнул и чуть не выронил скрипку. Стук повторился, и Раулю стало не по себе.

— А… это ты… — разочарованно сказал Рауль, открыв дверь.

АКТ ВТОРОЙ. QUESTO ÈIL FIN DI CHI FA MAL! DETTA ÄR SLUTET FÖR DEN SOM GÖR ILLA!

(Finalen ur Don Giovanni av W. A. Mozart och L. da Ponte)

Это конец тому, кто поступает плохо

(Финал «Дон Жуана» Моцарта и Л. да Понте)

Эбба наслаждалась музыкой, закрыв глаза. У нее было лучшее место в партере, но смотреть на муки актеров на сцене не хотелось. Она скептически восприняла перенос действия оперы Моцарта «Дон Жуан, или Наказанный развратник» на Майорку и в шестидесятые годы двадцатого столетия. Эбба не считала себя противницей новаторства в искусстве, но от оперы ждала достоверности. Кому, например, пришло в голову обрядить актеров в старомодные купальные костюмы? Пели они, конечно, прекрасно, молодой дирижер виртуозно управлял дворцовой капеллой, но предпенсионный возраст Донны Анны и неуклюжесть Мазетто, который толком не мог обнять Церлину, портили впечатление. В этом смысле единственным, кто радовал на сцене достоверной игрой, являлся Командор, выглядевший как заправский мертвец.

В сумочке завибрировал телефон. Эбба осторожно расстегнула молнию, и руку обжег холодный металл. Она посмотрела на подруг и убедилась, что никто из них не заметил в вышитой сумочке от Гуччи пистолет. Марианна, Эва и Шарлотта увлеченно следили за происходящим на сцене. Но зачем она вообще взяла с собой пистолет, если он, во-первых, тяжелый, а во-вторых, не осталось места для косметички? Обычно Эбба хранила свой SIG-Sauer в сумке классического стиля «шанель» на золотой цепочке, которую прятала в шифоньере в спальне, но для выхода в оперу она никак не могла выбрать сумку и несколько раз перекладывала содержимое из одной в другую, забыв о времени. Только когда часы в гостиной пробили пять, Эбба поняла, что опаздывает на встречу с подругами. В спешке схватила сумку, в которой лежал пистолет.

Эбба медленно провела кончиками пальцев по гладкому стволу оружия: чувственное ощущение и волнение возникали каждый раз, хотя пистолет — ее спутник многие годы. Положив палец на курок, она с раздражением наблюдала, как Донна Анна и Дон Оттавио «плавают» вперед-назад по сцене. Огромное искушение положить конец этому фарсу двумя точными выстрелами! Этот поступок, подумала Эбба, просто ничто в сравнении с преступлением, которое совершил режиссер по отношению к шедевру Моцарта. Ее поступок можно было бы рассматривать даже как акт милосердия! А вообще убийство в Стокгольмской опере — это классика. Правда, шведского короля Густава Третьего смерть настигла не здесь, а в старом здании оперы.

Телефон снова завибрировал. Два сообщения: одно — от шефа с приказом немедленно ехать в участок, второе — от коллеги Магнуса Скуглунда, дежурившего сегодня. Так-так: «Эбба, извини! Перепутал наши дежурства и уже изрядно выпил пива. Замени меня. Спасибо! Магнус».

Эбба закрыла сумку.

К черту Магнуса с его пивом! Она давным-давно запланировала вечер с тремя близкими подругами, и уже заказан столик в одном из лучших ресторанов Стокгольма. Магнус Скуглунд, видимо, забыл, что поменялся с ней дежурством три недели назад, чтобы отправиться на рыбалку. Нет, она не собирается жертвовать террином из утки и компотом из ревеня ради безответственного коллеги, который ни дня не может обойтись без пива.

Эбба быстро набрала язвительное сообщение Магнусу, а потом написала и Карлу-Акселю Нордфельдту, что она в опере, поэтому приехать не сможет. Занавес тем временем опустился, представление закончилось.

Когда Эбба собралась сунуть телефон и программку в сумку, та вдруг раскрылась, и пистолет выскользнул на паркетный пол. Публика, устремившаяся к выходу, мешала его поднять. Не отрывая взгляда от поблескивавшего на полу пистолета, Эбба протиснулась сквозь толпу и нагнулась, чтобы поднять его, но в эту минуту пожилая дама наступила на SIG-Sauer каблуком.

— Простите, — сказала Эбба, — но вы наступили на мою вещь.

Дама опустила глаза и побелела от ужаса. Она застыла от страха, не в силах пошевелить ногой.