Фурманов

Вот Фурманов должен выступить с речью перед толпой. Он должен понять эту толпу, чтобы овладеть ее мыслями и чувствами. Подробно описаны сложные раздумья Фурманова о психологии вожака и психологии массы. Это внутренний монолог огромной силы и художественной убедительности. Мы уже говорили о нем подробно в главе о самом мятеже, и все же хочется привести основные заключительные слова в окончательной редакции романа:

«…Знай, чем живет толпа, самые насущные знай у ней интересы. И о них говори. Всегда надо понимать того, с кем имеешь дело. И горе будет тебе, если, — выйдя перед лицом мятежной, в страстях взволнованной, разгневанной толпы, — ты на пламенные протесты станешь говорить о чужом, для них ненужном, не о главном, не о том, что взволновало… Знай у толпы не одни застарелые нужды, — нет, узнай и то, чем жила она, толпа, за минуты до страстного взрыва, и пойми ее неумолчный рокот, вылови четкие коренные звуки, в них вслушайся, вдумайся, на них сосредоточься…»

…А «когда не помогают никакие меры и средства, все испытано, все отведано и все — безуспешно, — сойди с трибуны, с бочки, с ящика, все равно с чего сойди так же смело, как вошел сюда. Если быть концу — значит, надо его взять таким, как лучше нельзя. Погибая под кулаками и прикладами, помирай агитационно! Так умри, чтобы и от смерти твоей была польза.

Умереть по-собачьи, с визгом, трепетом и мольбами вредно.

Умирай хорошо. Наберись сил, все выверни из нутра своего, все мобилизуй у себя — ив мозгу и в сердце, не жалей, что много растратишь энергии, — это ведь твоя последняя мобилизация! Умри хорошо…

Больше нечего сказать. Все».

Через несколько дней после выхода в свет книги «Мятеж» Московская ассоциация пролетарских писателей проводила литературный вечер для работников аппарата Центрального Комитета партии. На этом вечере Александр Безыменский, Иосиф Уткин и я читали стихи. Дмитрий Фурманов — прозу. Обычно стихи воспринимаются слушателями лучше прозы. На этот раз случилось иначе.

Фурманов читал главу, из которой я привел вышенапечатанные строчки. Никто из сидящих в зале еще не успел прочесть «Мятеж». Я уже знаком был с этой главой по рукописи и слышал, как читал ее Дмитрий Андреевич на квартире Серафимовича. Однако и я был снова захвачен ее страстной силой, как и все сидящие в зале. А в зале сидели и старые большевики, участники трех революций, и комсомольцы.

Когда Фурманов резко, обрывисто закончил: «Больше нечего сказать. Все!..» — наступила тишина. Никто не хотел аплодисментами разрушить той тесной связи, которая создалась между автором и слушателями. А потом седая невысокая женщина в строгом черном костюме подошла к писателю и безмолвно обняла его. И только тогда взорвались рукоплескания.

Мы возвращались с вечера в полупустом трамвае. Всю дорогу молчали. Я искоса поглядывал на Фурманова. Полуприщуренные глаза его иногда широко, как-то удивленно раскрывались, вспыхивали. Может быть, картины прошлого вновь возникали перед ним… А может быть, он думал о недавно пережитых минутах, о седой женщине из Центрального Комитета. По резко очерченным губам его скользила мягкая улыбка. И мне казалось, что он счастлив.

«Мятежом» Фурманов утвердил свое положение одного из ведущих пролетарских писателей. Однако он, конечно, и думать еще не мог о той поистине всемирной славе, которую приобретут его книги.

Хочется привести, забегая вперед, один из примеров такой славы. Во время поездки моей на Кубу я увидел «Чапаева» на испанском языке в книжных магазинах Гаваны. Мне пришлось побывать в кубинских воинских частях и слышать, с каким воодушевлением говорили кубинские воины о Чапаеве, о Клычкове — Фурманове, о Петьке.

Никогда не забыть мне беседы на эту тему с Эрнесто Че Гевара в Гаване. Мы говорили о советской литературе, которая помогает революционерам всего мира жить и бороться. О Горьком, Серафимовиче и Фурманове. Об Островском и Фадееве. О «Чапаеве» и «Мятеже». Кубинские товарищи просили издать и «Мятеж» на испанском языке. Эта просьба была недавно осуществлена. Я написал предисловие специально для Кубы, и большой тираж «Мятежа» был послан в Гавану. Только Эрнесто Че Гевара не мог уже получить и прочесть его… «Мятеж» вслед за «Чапаевым» был переведен на многие языки. Я видел книги Фурманова и в Африке, и в Корее, и в книжных магазинах героического Ханоя, и в джунглях, и на площадках зенитных батарей.

Одновременно с «Мятежом» Фурманов пишет небольшую повесть «Штарк», которая обсуждается на заседании Московской ассоциации пролетарских писателей.

В день годовщины Красной Армии на собрании МАПП Фурманов читает отрывки из «Чапаева» и «Мятежа».

Последняя поездка на родину опять всколыхнула старое желание написать ряд очерков о земляках, об ивановских ткачах, о Талке, об Отце — Федоре Афанасьеве, об Евлампии Дунаеве, о Марии Икрянистовой — Трубе.

Между тем вся московская обстановка не дает ему возможности заняться этой творческой работой. «Служенье муз не терпит суеты». А литературная борьба разгорается с каждым днем. Теперь уже внутри самой Московской ассоциации пролетарских писателей.