Фурманов

Еще находясь в больнице, в феврале, он пишет одно из лучших своих стихотворений — «Пробуждение великана», к работе над которым не раз возвращается и в более поздние месяцы.

Конечно, художественный уровень и этого аллегорического стихотворения не очень высок. Это хорошо понимал впоследствии автор «Чапаева». Но для представления об идейной эволюции Фурманова стихи эти имеют большое значение.

Впервые поэт говорит во весь голос о богатырской силе народа, который разорвет сковывающие его цепи, о занимающейся заре революции.

Стихотворение это противостоит и бесчисленному количеству воинствующих, «шапкозакидательских» стихов тех военных лет, и меланхолическим, декадентским стихам, проповедующим уныние и безверие, и той замкнутой, герметической, камерной поэзии, которой наносил уже сокрушительные удары Владимир Маяковский («Сегодня надо кастетом роиться миру в черепе»).

По всему своему строю стихотворение это близко уже к поэтике Демьяна Бедного и его соратников.

Приведем стихотворение «Пробуждение великана» с некоторыми новыми, более действенными вариантами, которые закончил Фурманов уже в декабре 1916 года:

Тише… Огромное чудо свершается:
В темном лесу Великан пробуждается,
В темном дремучем лесу…
Он еще дремлет под шапкой мохнатою;
Он еще сердцем и мыслью крылатою
Солнца не знает красу.
Видите, в небе заря занимается —
Светлое солнце из мглы подымается,
Хочет его осветить.

(Вариант:

Полымем алым заря занимается,
Солнечный шаг из-за гор подымается.
Богатыря осветить.)
В заросли хмурые, в дебри безродные
Врезать лучи золотые, свободные,
Светом от сна пробудить.
Слышите, по лесу словно шептание^-
Это его, Великана, дыхание
Шутит, играет листвой.
Слышите звон и биенье неровные^-
Это колотится сердце огромное,
Чует восход золотой.
Тише… Проникнитесь думой глубокою:
С ярым светильником, с мощью широкою
Новая сила идет.

(Вариант:

Тише… Рядами сомкнитесь готовыми…
С ярким светильником, с думами новыми
Новая сила идет.)
Встаньте торжественно, в полном молчании.
Дайте дорогу при светлом сиянии
И пропустите вперед…

18 февраля в газете «Русское слово» был опубликован очерк Фурманова «Братское кладбище на Стыри».

Очерк был помещен без подписи. Значительно сокращен и сглажен.

И все-таки Фурманов в этот день был счастлив. Первое произведение его увидело свет на страницах московской большой газеты.

«На душе огромная радость, удовлетворение и много-много надежд. Теперь только и думы, как бы утвердиться на этом посту. От этой первой напечатанной вещи почувствовал я в себе уверенность, твердость и смелость. Начало есть…»

…Но начало печатанья в «Русском слове» оказалось и концом.

Следующий очерк для газеты «Фельдшера и фельдшерицы» Фурманов писал долго, обдумывая каждое слово. «Прежде так никогда не писал».

Но очерк не приняли. Редакцию не устроила явная публицистическая направленность очерка.

Это, конечно, огорчило Фурманова.

«Живо ошпарили, на втором шагу обжегся. Впрочем, упадка нет — на душе какая-то неловкость…»

Надо возвращаться на фронт. В конце марта Фурманов зачислен в 28-й Сибирский санитарный транспорт, во главе которого стоял сибирский писатель Г. Д. Гребенщиков. Транспорт отправляется на западный фронт, в район Двинска.

И снова долгие фронтовые дни. И снова тяжелые картины отступления, развала, самодурства.

Он пишет матери о народном горе и муках, о беженцах прифронтовой полосы:

«Бредут на авось, наугад, кочуя от деревни к деревне, от города к городу, направляясь в беспредельную глубь матушки России. Тяжелые, печальные картины…»

Исчезают многие иллюзии, спадают «сентиментальные очарования». Закаляется характер. Фурманов становится более жестким, более суровым, все более требовательным к себе.

Целеустремленный и действенный по натуре своей, он никогда не давал волю пессимистическим настроениям. Он никогда не замыкался в свое собственное поэтическое «я». Он всегда искал ответов на сложные вопросы, возникавшие перед ним. Осудив что-либо не только в окружающей среде, но и в самом себе, он сразу говорил об этом прямо и часто беспощадно.