Фурманов

«Передо мной предстал по внешности типичный фельдфебель, с длинными усами, жидкими, прилипшими ко лбу волосами; глаза иссиня-голубые, понимающие, взгляд решительный. Росту он среднего, одет по-комиссарски: френч и синие брюки, на ногах прекрасные оленьи сапоги. Перетолковав обо всем и напившись чаю, отправились в штаб! Там он дал Андросову много ценных указаний и детально разработал план завтрашнего выступления. То ли у него быстрая мысль, то ли навык имеется хороший, но он ориентируется весьма быстро и соображает моментально. Все время водит циркулем по карте, вымеривает, взвешивает, на слово не верит. Говорит уверенно, перебивая, останавливая, всегда договаривая свою мысль до конца Противоречия не терпит. Обращение простое, а с красноармейцами даже грубоватое…

Я подметил в нем охоту побахвалиться. Себя он ценит высоко, знает, что слава о нем гремит тут по всему краю, и эту славу он приемлет как должное. Через час с ним еду на позицию, в Казачью Таловку, где стоит Краснокутский полк. Завтра, в восемь утра, общее наступление…»

24

Василий Иванович Чапаев, человек резкий и самобытный, не любил никакой опеки над собой. Недружелюбно относился он к штабистам и политработникам. Все казалось, что ему недостаточно доверяют, в чем-то подозревают, приставляют комиссаров следить за ним, ограничивать власть его. Не сразу полюбил он и Фурманова, долго приглядывался к нему, испытывал в боях. Постепенно увидел он в своем комиссаре человека большой культуры, которой так не хватало ему самому, представителя рабочего класса и большевистской партии. Вскоре свойственная Чапаеву настороженность сменилась по отношению к Фурманову открытой доверчивостью и настоящей большой дружбой.

«Меня, — откровенно рассказывал Чапаев Фурманову, — в штабе армии не любят и считают даже врагом советской власти, хотя я в партии коммунистов состою уже более года. А это вот почему. Когда мне приходилось спасать Пугачев и Маратов, там, в Пугачеве, Совет работал плохо. А надо было бороться с белогвардейцами и экстренно мобилизовать крестьян Вот я и стал все это делать сам, потому что делать было необходимо, а делать некому. Ну, пошли кляузы да поклепы — там, в штабе, и взъерошились. Да и до сих пор не могут изменить мнения, хотя уж и убедились, что я борюсь за Совет. Ничего, рассеется, да и мало меня это беспокоит. С товарищами я лажу, они меня знают и любят, а что дальше — мне наплевать…»

Всякие злонамеренные наветы на Чапаева доходили, конечно, и до ушей Михаила Васильевича Фрунзе. Однако Фрунзе знал и о том, как любили Чапаева бойцы, партизаны, как победоносно воевал он с белогвардейцами, одним именем своим наводя страх на противника.

Фрунзе понимал, что в россказнях об анархизме, недисциплинированности Чапаева есть и своя доля правды, что человек он, несомненно, своевольный и необузданный.

Но не так уж много было среди командиров Красной Армии наряду с бывшими офицерами, военспецами, перешедшими на нашу сторону, вожаков-самородков, вышедших из народных низов и воплотивших в себе и талант и мудрость народную.

Еще не познакомившись лично с Чапаевым, Фрунзе уже испытывал к нему доверие и симпатию. Вот ведь послали его (а зачем послали в самый разгар боевых действий?..) в тыл, в Москву, в академию. Другой бы успокоился вдали от опасностей, от каждодневной угрозы смерти. А он вырвался оттуда, вернулся на фронт. Именно такие командиры и нужны молодой Красной Армии.

А что необуздан… Так надо дать ему настоящего комиссара-большевика, который сумеет найти путь к его сердцу.

А тут, кстати, такой комиссар и нашелся. Человек, хорошо проверенный самим командармом. Его друг и боевой соратник Дмитрий Фурманов. Надо связать этих двух большевиков, столь непохожих друг на друга.

Вызвать их обоих вместе не представилось возможности. Фрунзе познакомил их друг с другом заочно.

Оба они высоко ценили доверие командарма. Оба с нетерпением ждали первой встречи.

И вот она, эта первая встреча, состоялась.

Они ехали в конном строю из Алгая в Порт-Артур, где начинались исходные позиции для наступления на станицу Сломихинскую.

Чапаев все приглядывался к посадке Фурманова и был удовлетворен ею. Видно, не первый раз комиссар на коня садится.

Ехали голой степью, полные дум. Каждый думал о своем.

Фурманов еще до этой первой встречи решил установить с Чапаевым особую, тонкую систему отношений. Избегать вначале разговоров чисто военных, чтобы не показаться полным профаном, повести с ним беседы политические, вызвать на откровенность, узнать все о жизни его, мыслях и чувствах. Конечно, и о себе рассказать, чтобы добиться интимно-дружеских отношений. Ну и заслужить, конечно, уважение Чапаева поведением своим в бою. В общем показаться этаким свойским фронтовым парнем, ни в коем случае, однако, не роняя авторитета своего и достоинства.

«Чапаев — герой, — рассуждал сам с собой Фурманов. — Он олицетворяет собою все неудержимое, стихийное, гневное и протестующее, что за долгое время накопилось в крестьянской среде. Но стихия… Черт ее знает, куда она может обернуться.