Фуршет в эпицентре рая

Вместо чёрной бездны перед глазами расстелилась белоснежная, искрящаяся на солнце простыня. Анна несёт коньки в своём маленьком рюкзачке, жребий выпал ей первой встать на лёд. Элис держит сестру за руку, они приближаются к катку, уже слышны задиристые крики детей, и приятный трест льда под стальными лезвиями. Остаётся лишь осторожно пройти железнодорожное полотно, отделяющее их от ледовой площадки.

Анна весело кружится вместе с рюкзачком, в предвкушении самых счастливых минут своей жизни. Нелепая, непонятно откуда взявшаяся мысль, врывается в голову Элис как чужеродное тело, — первой попасть на каток. Она вырывает у сестры рюкзачок и бежит к ледовой площадке. От неожиданности Анна машинально бросается за ней, пытаясь догнать Элис и вернуть себе законное право первой встать на лёд. Элис быстро перебегает рельсы и вдруг приходит в себя, очнувшись от глупого бессознательного порыва.

Внезапно появляется поезд, Анна пытается остановиться, сила инерции толкает её вперёд к катку, она спотыкается о замёрзшую рельсу и падает, закрывая лицо руками. Сдавленный крик оглушает Элис как набат, сливаясь с пронзительным гудком локомотива. Небо краснеет и падает на землю, навсегда сбивая её с ног.

Элис проснулась в оцепенении, судорога сковала конечности, страх пронизывал тело насквозь холодными толстыми иглами. Жуткие воспоминания детства вырывались из глубин памяти как проснувшийся вулкан. Всё произошедшее с ней в Теремах, казалось невинной детской игрой по сравнению с одним эпизодом из прошлой жизни.

Мрачные пророчества доктора сбывались как по волшебству, — Элис хотелось, чтобы кто-то разом прекратил её мучения. Сон хлестал по щекам ударами чудовищной правды, которую она не хотела переживать ни во сне ни наяву. Смутное, бессознательное чувство вины, жившее с ней все эти годы, внезапно стало проявлять очертания, как негативное изображение на фотоплёнке.

Нервное истощение затягивало в болезненный полудрём, сопротивляться не было сил, даже под страхом токсичных видений. Она снова провалилась в бездну событий далёкого прошлого.

Мать сидела на кроватке Анны, что-то шёпотом говорила ей, гладила по голове, прикладывалась губами ко лбу. Слов не было слышно, но Элис знала — мать просит у Анны прощение. Она не понимала за что, — в произошедшем была лишь её вина.

Она увидела отца, он стоял у письменного стола и разговаривал с чиновником из министерства трансплантации. Элис поняла это по характерной одежде и фирменному значку, на левом кармане пиджака. Чиновник что-то объяснял отцу, воровато поглядывая на Анну, до Элис долетали лишь короткие обрывки фраз. Отец обречённо соглашался со всеми доводами чиновника, мать гладила Анну по руке, еле сдерживая рыдания.

Слова были излишни. Элис знала почему этот человек находится в их доме, знала почему плачет мать, а отец мрачно молчит, соглашаясь с каждым циничным словом чиновника, — Великое Братство отказывалось спасти её сестру. Локомотив отрезал Анне ноги, для министерство трансплантации она представляла интерес лишь как полуживой мешок ещё функционирующих органов.

Элис проснулась от собственного крика, — она сжимала зубами стальной прут, пытаясь вырвать его из основания кровати, как бешеная собака. Она могла выдержать ещё двадцать сеансов театра обскура, но детские сны, прорвавшиеся как гнойное кровотечение из самых тёмных глубин памяти, сломали её волю в одночасье.

Сон не придавал силы, а лишь приближал к чудовищному нервному срыву. Элис рыдала и звала на помощь доктора, как он и предсказывал ей во время последнего разговора. Сон и явь перепутались в сознании.

Перед глазами возникла огромная статуя Главнокомыслящего, которую она последний раз видела из окна вертолёта. Мать медленно поднималась по широким ступенькам к торговому центру, у основания постройки. Она мечтательно улыбалась, глаза святились потусторонним неземным светом. Элис никогда не видела её такой красивой и такой отрешённой от внешнего мира, как в тот день. Мать направлялась в элитную парикмахерскую, находящуюся на первом этаже здания.

Парикмахер услужливо принялся за дело, — мать заказала самую дорогую и модную причёску, первый раз в жизни не пожалев на себя средств из семейного бюджета. Через час она вышла под аплодисменты оставшихся посетителей. Прическа сделала из неё древнегреческую Богиню. Элис наблюдала за всем происходящем в молчаливом оцепенении. Мать медленно поднималась к смотровой площадке по внутренней винтовой лестнице, совершая “восхождение”. Элис следовала за ней как ангел.

Мать шла по лестнице, как на Галгофу, — величественно и обречённо, с чувством собственного достоинства, не обращая внимание на суетящихся вокруг людей. Она сильно выделялась среди остальных, — это было, как минимум, порочным поступком, если не преступлением. Стук каблучков летел вверх по лестнице, как нарастающий колокольный звон.