Фуше

Вскоре после возвращения Фуше в Париж туда прибывает брат Людовика XVIII. Светлейший постоялец обустраивается в Тюильри, а «верноподданный» Фуше шлет ему патетическое послание. Этот примечательный документ столь полно и недвусмысленно характеризует чувства, которые владеют герцогом Отрантским в те дни, что есть смысл привести его целиком: «Позвольте, Месье, воспользоваться случаем, — пишет Жозеф 23 апреля, — дабы раскрыть душу перед Вашим Королевским Высочеством. Потомки Св. Людовика и Генриха IV, Бурбоны, восходят на французский престол. Небесный свод и земная твердь оглашаются приветственными возгласами. Восторги всеобщей радости являют выражение искренних чувств всех французов, но, Монсеньор, наслаждаясь настоящим, нужно обеспечить будущее. А наше будущее должно заключаться не в нескольких днях восторгов, но в долгом и счастливом царствовании в веках. Прекрасные дни, наступившие во Франции, вскоре сменят другие, а им вослед придут дни ненастья, если нельзя будет дать ответ на малейшие, тревожащие всех вопросы. Ныне все преисполнены доверия, которое следует оказывать всем королевским словам, и эта вера не должна быть подорвана безумцами, которые говорят и пишут от имени престола. Но забвение прошлого, самого ближайшего прошлого не должно провозглашаться очень часто и очень торжественно, необходимо разработать конституцию и поставить ее во главу всех прочих законов. А кем мы станем, чем станет Франция, если будет позволено изгнать из памяти прошлое, от которого мы хотели бы навсегда избавиться; мы бы вновь погрузились во тьму, и это будет еще ужаснее. Обвинения, исходящие от престола, будут снова отосланы к престолу, к фактам, очевидность которых захватила все умы Европы. Все преувеличили, свободу и власть. Совершено много ошибок, эксцессов, даже преступлений, но были же везде и во всем высшие добродетели, которые доходили даже до преувеличений.

Монсеньор, один из законодателей древности, более других прославленный своей мудростью, Солон, после продолжительных смут, в первый же день по восстановлении порядка, пожелал, чтобы город Минервы, как храм, чей пол надо было отмыть, очистился целиком, пронес статуи богов по всем улицам и площадям; он достиг общественного успокоения при покровительстве небес: вот, Монсеньор, тот пример, которому королю следует подражать, а не примеру Карла II[88], который после того, как пообещал всеобщее забвение, не простил никого и заменил зрелищем казней радость увеселений, праздников и танцев при Дворе, чем запятнал свое царствование и уготовил династии Стюартов новое и на этот раз окончательное падение, завершившееся при его брате.

Полагаю, что мне известно настроение французского общества, Монсеньор. У меня было достаточно времени, чтобы наблюдать его в то время, когда мне было поручено его просвещать и направлять. Представляется, что при нынешних обстоятельствах вся Франция намерена сплотиться под сенью Бурбонов в том случае, если королевская и национальная конституция в равной степени будут гарантировать нерушимость всех прав и свобод.

С другой стороны, представляется не менее реальным, что народ в своей массе выказывает сожаление относительно Регентства и что в остатках наших армий предпочтение отдается Наполеону. Если бросить в эти размышления зерна разногласий, миролюбивые настроения будут скоро уничтожены, а враждебные чувства получат дальнейшее развитие. Все снова будет ввергнуто в огонь, если мудрые короли, но великодушно мудрые, не начертают вокруг трона Бурбонов и даже на своей короне, так сказать, десять принципов свободы, такой же подлинной и такой же обширной, как декалог[89] Англии. Я добавлю только одно слово, Месье. Я знаю людей, осужденных несправедливо, и которые, однако, молчат: среди этих людей есть много таких, которые не выказали бы никакого сожаления по поводу своей жизни, если бы перед тем, как они ее потеряют, им дали бы возможность излить свою душу Франции, Европе и смерти. Было бы опасно погубить такие души. Важно суметь их оценить и заставить их признать, что они чувствуют и умеют чувствовать и хранить вплоть до дней катастрофы.

Что касается меня, Монсеньор, давно уставший, чувствующий отвращение к жизни, я желаю только отдыха, и без пылкого желания видеть трон Бурбонов восстановленным на вечных основах у меня не было бы сил ни размышлять об общественном устройстве Франции, ни донести свой голос до Вашего Королевского Высочества.

Имею честь быть…»^{702}.