Футбол в зрелом возрасте

Я собрался просто покинуть трибуну и уйти куда-нибудь. Винца выпить еще и попробовать покинуть населенный пункт, пока не понимая, как. А потом нужно было возвращаться в город над быстрой Невой. И все бы так и было, если бы ко мне снова не стала приближаться граница Ада. Хранительница очага…

Павел Воронин. Утро в аду

Вся галиматья, которая имела место в Аду, происходила как бы с каким-то другим мной. То есть с тем, кем я был понарошку, и вспоминал я потом этот эпизод как какой-то видеосюжет и болезненное порождение утомленного мозга. Смотрел на самого себя с удобного зрительского места, соболезновал, недоумевал, но не содрогался, хотя накатывало временами омерзение. Этот тот кувыркался там за рамой, и хотелось добраться до него. Но так как через амальгаму без ее повреждения сделать это затруднительно, он оставил сочувственные планы. А как не сочувствовать? Крикнешь, а он не услышит, мигнешь фонариком, а ему покажется пятнышко в глазах гипертоническое. А было примерно так…

…Лавка, на которой он очнулся, но еще не пришел в себя окончательно, не имела ничего общего с вожделенным диваном, который вчера был той желанной целью, к которой так стремился, преодолевая все препятствия и препоны, ибо просыпаться после гульбы длиною в неделю нужно только дома. Проснуться где-то в половине пятого, на кухню протопать, отвернуть пробку на «Новотерской», два больших глотка, поперхнуться, потом еще попить немного. Сесть на табуреточку и посидеть так, решая, делать чай или нет, постараться ли поправить здоровье. Если перетерпеть часок, не глотать водку, не покрывать кусочком чего-то лежащего с краю на блюдце, то все можно выправить. Можно, конечно, и по другому варианту. Стаканчик холодного сухого, и пару сосисок сварить, или даже три. А под них – грамм семьдесят вискаря. Потом чайку полчашечки, и поставить на столик уже в комнате. Глоток отпить и ожидая, пока он остынет, опять уснуть часа так на полтора-два. А потом ванну, потом очень хорошо, если побриться. Освежает. И кофе, и яичницу. Еще полстаканчика каберне. Можно и, по варианту, три… А все ли в порядке с каберне? Есть ли оно? И какова ситуация в доме? И дома ли он?

Свет смутный и неверный возлежал вокруг, лукавил и морочил. Почему так жестко и непривычно? Рука нашла край какой-то лавки. Дерево. Он сел. Спал он, оказывается, в том самом любимом костюмчике, в который вчера влез. В рубашке, в галстуке, в носках. Только обуви не было. Он пошевелил пальцами на ногах, почесался. Туфли должны быть где-то на полу. Кстати, что за пол? Холодный и ровный. Камень, не бетон. Интересно девки пляшут…

Свет сочился из-под двери. И что это за дверь такая? Предположительно трезвяк сельского типа. Он автоматически полез во внутренний карман, но паспорта не обнаружил. Обшарил все карманы наугад и в потайном, внизу нащупал бумажку. Это должен был быть пятак… Большой пятак. Не все оказывалось безнадежным. Посидев в сумерках, пытаясь вычислить время суток, он вспомнил о похмелье. Голова не болела, оттягивало слабо, но появилась в организме и в голове в частности какая-то серая зыбкость. И то ли звон, то ли тихое гудение стороннего волчка. Так он это мог сейчас назвать, но пока требовалось облегчиться…

Идти в незнакомой комнате к дверному косяку, за которым – то ли сержант, то ли пьяные товарищи, все-таки приключение. Адреналин.

…Никакой ручки на двери не было. И вообще непонятно было, в какую сторону дверь эта самая открывается. На ощупь то же самое дерево – гладкое и немолодое. Но выходить надо… Как же не выходить? Можно, конечно, посветить мобильником. Где он, кстати? Нет его. Но облегчение требовалось все незамедлительней. И тогда он постучал в дверь костяшками пальцев. Потом кулаком, потом ногами, пятками, а потом на ощупь отправился в правый угол камеры, потом – в левый, поискал наугад и обнаружил-таки полость или углубление, канавку. Тогда проделал необходимые манипуляции с брюками и стал облегчаться. Долго происходило исторжение и наконец прекратилось. Нехорошо все же вот так. Ему было любопытно, уходит моча, утекает или стоит себе в углу, но проверить это не предстоялось возможным. Он вернулся на полку, снял пиджак, подложил его под голову, повернулся спиной к стене и опять забылся в коротком послесонье.

Сколько времени прошло, ему было неведомо. Появилось нечто такое, что выпадало из сумерек и тишины. Цоканье какое-то. Стук, который то удалялся, то приближался там, за запертой дверью. Вот как бы кто-то потоптался там, и снова зацокали каблуки. Это уже что-то. Он снова поднялся и протопал к двери. И теперь она подалась…

Он ждал свежего воздуха, света, людей, хотя бы и в погонах.