Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2

Перехожу к «Флаконам». С первой страницы глядит уже ужас городи, хотя ни одна строчка не сказала вам о нем, и только разве «аккорд электричества» еще сильнее ударит вас в бешеном темпе ритма «торопливых гаерских ног». И под «больную улыбку жизни» стучат эти строчки о скользящих и ранящих мгновениях, гримасничает окровавленная мука — кривляющегося перед «бесполой жизнью» поэта.

И везде и всюду ужас и растоптанное сердце. Вот Прекрасная Датт поэта:

Вы бежали испуганно, уронив вуалетку,
А за Вами, с гиканьем и дико крича.
Бежала толпа по темному проспекту
И их вздохи скользили по Вашим плечам.

И она брошена, невыразимо брошена в объятия толпы, и на ее губах бессилие ответа, распятой на том же кресте:

И кому-то шептали: Не надо! Оставьте!
Ваше белое платье было в грязи…
Но за Вами неслись в истерической клятве
И люди, и здания, и даже магазин.

И любовь его там, где

Сумасшедшая людскость бульвара,
Толпобег  по удивленной мостовой,

Где

Толпа гульлива, как с шампанским бокалы,
С немного дикостью кричат попури,
А верхние ноты, будто шакалы,
Прыгают яростно на фонари,
  И эспри

И его любовь — жуткая пытка, боль от конца до начала:

Я руками взял Ваше сердце выхоленное,
Исцарапал его ревностью стальной,
И, вместе с двойником фейерверя тосты,
Вашу любовь, до утра грызли мы,
До-сыта, до-сыта. До-сыта,
Запивая шипучею мыслью.

(Альманах «Крематорий Здравомыслия»)

И весь мир для него — перевернутая кинемофильма, и только с «очками для близоруких на душе» он может войти в кинемо, и вот признанье поэта о своей роли в этом кинемо:

Я дивлюсь и вижу удивленно в кресле;
Все это комично; по детски; сквозь туман
Все сумасшедшие; и мне весело,
Только не по Вашему, когда я гляжу на экран.

И в этом кинемо

Счастье перегорает, как электролампа,
И добрые мысли с мещанским бантом
Разгуливают по кабинету, важны, как герцог!
О, бархатное, протертое сердце!

И остается «Только тоска». А за всем зорко следит Дьявол «Сухопарый, скрестярукий, неспешный в созерцании факта», единственный страж и блюститель королевы-жизни, перезрелой кокетки, где висит истерический крик:

Пожалейте, проклятые, меня, не вашего,
Меня — королевского гримасника.

А как сделаны эти стихи, кричащие о боли строчки! Ритм? Это не продолжение работы, начатой символистами в области свободного стиха, это самостоятельно разработанный ритм остроугольных рисунков и переламывающихся линий. И быть может ничто другое, как этот жесткий ритм, обостренный жестокими диссонансами. Кстати, здесь о рифме «Флаконов». Вадим Шершеневич давно, уже с «Carmina» исключительный мастер рифмы, а в Флаконах и это изощренное мастерство достигает своего апогея. На каждом шагу новые экскурсы в эту область, и экскурсы, почти всегда удачные, полные интереса не только новой игрушки, но и ценного нового приобретения.

Ю. Эгерт

КОНСТАНТИН БОЛЬШАКОВ. СЕРДЦЕ В ПЕРЧАТКЕ. К-ВО «МЕЗОНИН ПОЭЗИИ». М. 1913. 45 к.

Книга К. Большакова несомненна интересна. Интерес ее не в некоторых довольно безобидных бутадах, но в самих устремлениях автора. Поэт, как нам известно, еще очень молод, эта книга — первая, появившаяся на витринах, так как предыдущая была конфискована. Нам кажется, что в дебютанте самое главное не достижения, а достигания.

Со многими приемами автора можно не соглашаться; так, нам кажется слишком внешним приемом поломка грамматики в тех строках, которые автор хочет выделить.

…Сымпровизировать в улыбаться искусство

…Чтоб взоры были, скользя коленей, о нет, не близки…

Конечно, автоматическое внимание задерживается на таких стрелках и поэт достигает желаемого, но едва ли это чисто-художественный метод, а не измененный курсив в стихах.

Также можно оспаривать — принадлежит ли к поэзии пьеса «Весна», написанная почти исключительно неологизмами без определенного значения, вроде, «Эсмерами, вердоми труверит весна».