Фузеи и Карамультуки

И вот, я с удовольствием хочу отметить, что в этом отношении русская литература высоко держит планку и продолжает оставаться авангардом мировой интеллектуальной художественной литературы вне конкуренции. Сегодня переводится гигантское количество самой продвинутой западной и восточной прозы: у нас есть Мураками, у нас есть куча итальянцев, у нас есть новые бразильцы, – т. е. нет проблем познакомиться со сливками того, что пишется и делается в художественной литературе. Бесконечные имена, годы – все это изобилует на прилавках московских магазинов, и чем дальше, тем больше видно, что литература за пределами России очень пробуксовывает, – в тавтологии, в ловле собственного хвоста, в крайней внутренней неубедительности. Все, что написано попадавшимися мне поверхностно в руки авторами, которые сегодня являются расхожим модным мейнстримом, все это внутренне крайне неубедительно. А вот то, что делается в России, на русском языке, в том числе и скандальные имена, я бы в этом ряду с удовольствием и не побоявшись назвал Сорокина, который, я считаю, крайне конструктивный, крайне эзотерический писатель, при всей своей эпатажности… Пелевин, Быков Дмитрий, замечательный писатель, и я бы с особым удовольствием рекомендовал его последний, очень толстый, кирпичеподобный роман «ЖД», являющийся, на мой взгляд, одним из образцов русского острого исследования, до уровня которого никакие авторы «Кодов…» до сих пор не видно, чтобы поднимались или раскручивались… Да тот же Алексей Иванов… При этом я хочу отметить, что по этим крайне разным авторам проходят время от времени очень общие и очень симптоматичные судороги, выражающиеся, очень часто, без всякого, конечно, согласования между ними, в одних и тех же приемах, темах, лексических ходах, да даже в эмоционально-стилистической фоновой близости некоторых их поздних произведений друг другу. И я бы хотел сказать, что вся эта литература – литература первоклассная и, несмотря на свою кажущуюся попсовость, крайне серьезная – обладает одной общей чертой – тревогой. И Иванов, и Быков, и Сорокин, и Пелевин в своих последних вещах – это авторы, которые говорят о том, что нас ждут крайне проблемные, драматические, тяжелые времена. Это эсхатологические авторы, даже если они не говорят напрямую об эсхатологии, это авторы футурологической катастрофы.

Это тоже специфика русского мышления, русской литературы, и если сравнить катастрофический подход русской литературы к судорогам истории с романом-катастрофой американского или даже более серьезного английского образца, мы увидим, что с одной стороны идет речь о тяжеловесе с громадными кулаками, а с другой стороны – вес пера. Англоязычные романы-катастрофы, которые мне довелось брать в руки, – это всегда конкретная сосредоточенность на локализованной медийными средствами проблеме: например, терроризм, или медицина, которая выпустила какую-нибудь бактерию, угрожающую жизни человечества. Крупнейший из американских, да и вообще западных, писателей, до сих пор не оцененный, Стивен Кинг, – он тоже локален, он тоже по-голливудски скандален, и в его позднем романе «Мобильник», и в «Противостоянии», – всегда есть некая конкретная система, в рамках которой осуществляется катастрофа.

Совсем не то в русской литературе. Когда русская литература начинает писать о катастрофе – это глобальная вибрация. Катастрофа начинается с души, катастрофа начинается с сознания, не с какого-то проклятого мобильника, по которому прошел сигнал – и все спятили, а в сердце человеческом начинается катастрофа; то ли воля к катастрофе, то ли переживание этой катастрофы, уже нездешней, но через посредство сердца приходящей в наше пространство. Потому что русская литература продолжает оставаться чувствилищем истории и совестью – совестью времени, совестью человечества. Это, возможно, единственная и последняя цитадель духа, из которой мы здесь, в России, еще продолжаем бросать вызов, отдав все остальное.

Американское бессознательное в литературе и жизни

«РУССКИЙ ЖУРНАЛ: Штаты—2008». 27.12.2008

Великий ученик Фрейда Карл Густав Юнг создал в противовес своему учителю теорию коллективного бессознательного, которое является скрытой душой народов. Согласно Юнгу, это бессознательное возникает на основе исторических травм, переживаемых общностью, которые затем так или иначе формируют «психическое подполье» нации.

Американцы как народ существуют достаточно долго, чтобы выработать свое собственное коллективное бессознательное – свыше 230 лет! Не Китай, конечно, но уже достаточно… Вопрос в другом: на базе чего формировалась эта «тайная психея» этноса, который некоторые исследователи (Лев Гумилев среди прочих) считают «химерическим», т. е. несостоявшимся как органическое целое?